Ночь. Луна. Точу карандаши.
Дом
читать дальше Сначала он просил Талинду не продавать дом. А потом просто купил его через десятые руки. На похоронах он думал именно об этом: он едва сдерживал себя, чтобы не покинуть церемонию и не отправиться туда, где, как ему казалось, осталась его душа.
Просторный, светлый дом. Через какое-то время толстый слой пыли не покрывал лишь поверхности гостиной с окнами в пол и видом на сад, маленькой комнатушки, куда Майк свёз кое-какую аппаратуру, да технических помещений, вроде кухни и ванной. Бассейн возле дома быстро пришёл в негодность, застоявшаяся вода приобрела цвет и аромат болота - так он нравился новому хозяину гораздо больше. Вокруг валялись опавшие листья и какой-то мелкий мусор, принесённый ветром. Майк старался не выходить на улицу днём - и со стороны могло показаться, что в доме просто никто не живёт.
В каком-то смысле это так и было. Наконец-то Майк обставил свой быт соответственно тому, как он ощущал себя внутри уже очень давно. Наверное, осиротевшие поклонники ждали от него какого-то созвучного материала, реакции, объяснения - и он и впрямь много писал, да только совсем не то, что можно было бы показать третьим лицам. Он столько лет не разговаривал с Честером, что теперь просто не мог остановиться. Как-то Брэд спросил его - так, между прочим, - что теперь будет с группой, и в ответ услышал лишь молчание - слишком исчерпывающее, чтобы настаивать на пояснениях.
А что с группой было раньше? Отвращение, подступающее к горлу всякий раз, как Майк оглядывался назад, отвечало на этот вопрос более чем. Перебирая воспоминания, Майк не раз заканчивал тем, что его выворачивало наизнанку - в ближайшую раковину или по пути к ней. Легче становилось только тогда, когда в его воспалённом мозгу Честер начинал петь, тянуть какую-то незатейливую мелодию, печальную и пронзительную - и Майк поднимался на ноги, лез головой под струю холодной воды, возвращался в строй. Так было и с группой - не смотря ни на что Честер оставался с ними, это был его дом, и он сражался за него до последнего.
Хотя парень он был совсем не умный. Вечно связывался не с теми людьми, из-за своей эмоциональности и доброты упускал из виду их мотивы - и всегда оказывался в проигрыше. Майк должен был защищать его, но по факту только раздражался, ведь разгребать последствия приходилось именно ему: всё, что ударяло по Честеру, ударяло по группе - и список персон, к которым Майк "неуместно ревновал" стремительно рос. Беннингтон не понимал, почему Майк всем недоволен. "Что бы я ни сделал, тебе ничего не нравится!" - кричал он, когда они в очередной раз разбирали полёты. О, эти сольные опусы, все эти тусовки на стороне!.. Майк бы не был к ним так снисходителен, если бы не знал, что его отрицательная реакция уничтожит последние крохи доверия между ними. К тому же, его собственное сольное творчество выглядело не менее жалким. Честер хотя бы был искренен, он действительно старался. И что бы возразил ему Майк, предъяви он главное - то, что Linkin park больше не вывозят своего вокалиста? Но Честер либо не додумался до этого, либо был настолько благороден и великодушен, что никогда бы и не воспользовался подобной аргументацией. Майк склонялся к мнению, что место имело и то, и другое. Всю его жизнь Честером двигало какое-то звериное чутьё, он делал правильные в своей сути вещи, ничего не анализируя, и сбить его прицел было невозможно, хотя многие пытались. Даже его последнее решение, старательно мимикрирующее под импульсивное, было единственно верным в сложившихся обстоятельствах.
"Тебе не страшно? Как ты можешь там жить?" - негодовал Джо, узнав о переезде, на что Майк совершенно цинично пошутил о призраках и всяком таком. В голове же он имел в виду только то, что сейчас это единственное место, где он мог чувствовать себя... хоть как-то. Убежище. Он знал, что Честер никогда ему не навредит. В то время как там, снаружи, Майк больше не защищён ни от чего, включая себя. Шансы того, что в этом изгнании он тронется умом и что-нибудь с собой сделает, равнялись нулю: уже сам этот финт с домом был пределом эксцентричности, на которую Шинода был способен - поэтому по крайней мере его парни не особо до него домогались, а со временем даже смирились что ли. Роб вон и с самого начала не парился, присылая время от времени фотографии моря и голосовые со своим смешным испанским - Майк никогда не отвечал, но это было единственное участие, вызывавшее у него что-то некогда похожее на радость. Роб и навестить его в этом доме не побоялся бы. Даже бы не подумал, что это странно. Роб определённо о чём-то догадывался.
Честер хотел абсолютной близости. Он готов был отдаться, раствориться - и снова сформироваться, но уже более совершенным существом. Майк не знал, как справиться с чем-то, настолько превосходящим его самого. Честер был таблеткой ментоса для этой бутылки с колой. Только это совсем не утешало, потому что Майк знал: поменяйся они местами, он точно так же струсил бы снова. Все проблемы Честера уходили корнями в его окружение, у Майка изъян базировался внутри. Да, Шинода спас ему жизнь, дал пространство для крика и точку опоры - но потом Честер разделил с ним все горести, будучи при этом отвергнутым, имеющим полное право ответить тем же. Майк не был уверен в том, что чувствует по этому поводу, ведь и последний его поступок говорил вовсе не "я покидаю тебя", а "я остаюсь с тобой". Люди говорят, что Честер проиграл, что его сожрала болезнь, но сила этого человека бесконечна так же, как его голос, так же, как его жажда быть настоящим и живым, так же, как его преданность - Майку в том числе. Майку в первую очередь.
Он больше ничего себе не запрещал. Прожить десять лет в десятикратном ускорении, отвоевать назад свою жизнь, увидеть всё, как оно есть - внутри буйствовал сад: набухали огромные бутоны, раскрывались диковинные соцветия, проливая свою палитру и аромат на бумагу - километрами строк, которые - Майк знал это - он не покажет никому. Он ходил по разбросанным всюду листкам, ставил на них тарелки, складывал из них журавликов и лягушек - ничего не покинет этот дом, всё останется тут. Иногда он представлял, как соберёт всё в кучу на ковре в гостиной, подожжёт и выйдет в сад, чтобы оттуда смотреть, как занимается пожар. Или отправится спать в ту комнату, где всё произошло. Или усядется рядом и сунет в пламя пальцы, которые так любил рассматривать и трогать Честер. Как у всякого закрытого человека, фантазия у Майка была богатая, и иной раз он просиживал за этим занятием целые сутки, уставившись в одну точку в пространстве, не ощущая ни затёкших конечностей, ни голода. И если потом он сочинял песни, то они были для двоих - записывая их в одного, Майк испытывал странное удовольствие оттого, как неполноценно звучат его мысли без поддержки, чётко представляя себе, как пел бы Честер в каждом отдельном моменте. Что бы Честер ответил на это? Как бы Честер пошутил про то? У Майка всегда был ответ. Он нашёл столько Честера в самом себе, что почти перестал замечать, что его нет рядом, что его не будет рядом больше никогда.
А ведь в искусстве безразличия Шиноде не было равных. От мира его всегда отделяла огромная буферная зона, и мало кто видел Майка трясущимся от страха или задыхающимся от нежности. Честер преодолел это расстояние за рекордные сроки. Он, абсолютно открытый всем ветрам, не имел ни малейшего представления о том, как можно жить по-другому (и главное зачем) - с ним пришли воздух, свет, звук, а потом, конечно, заявилось бы и всё остальное. Тогда толстый слой бетона, похоронивший под собой самую суть его личности, дал Майку невиданное ранее пространство для манёвра. Липкая сеть лжи стала задерживать продвижение Честера вперёд, а потом и вовсе остановила его. Шинода мог закатывать потрясающие концерты, разводить бурную деятельность, подменять понятия, но проблема была в том, что честного человека невозможно обмануть. Честер смотрел ему в глаза - и видел его насквозь. Смотрел так, будто у него забрали самое дорогое.
Если бы, вычеркнув себя из всех реестров, он тем самым ему отомстил, это было бы легче. Первую же ночь Майк провёл за тем, что ходил по дому, пытаясь представить, как оно всё было. Мысли проносились в холодном сознании, точно метеоры в августовском небе. К утру он просто израсходовал все свои физические силы и уснул прямо в коридоре, глядя в то окно, куда и Честер наверняка посмотрел, прежде чем шагнуть со стула. Нет, это не глупость, не бегство, не отчаяние и не месть. Это не ошибка. Это многотонная бомба, попавшая точно в цель - в облаке из пыли и пепла Майк выходит из своей темницы под беспощадное аризонское небо. И щурится.
читать дальше Сначала он просил Талинду не продавать дом. А потом просто купил его через десятые руки. На похоронах он думал именно об этом: он едва сдерживал себя, чтобы не покинуть церемонию и не отправиться туда, где, как ему казалось, осталась его душа.
Просторный, светлый дом. Через какое-то время толстый слой пыли не покрывал лишь поверхности гостиной с окнами в пол и видом на сад, маленькой комнатушки, куда Майк свёз кое-какую аппаратуру, да технических помещений, вроде кухни и ванной. Бассейн возле дома быстро пришёл в негодность, застоявшаяся вода приобрела цвет и аромат болота - так он нравился новому хозяину гораздо больше. Вокруг валялись опавшие листья и какой-то мелкий мусор, принесённый ветром. Майк старался не выходить на улицу днём - и со стороны могло показаться, что в доме просто никто не живёт.
В каком-то смысле это так и было. Наконец-то Майк обставил свой быт соответственно тому, как он ощущал себя внутри уже очень давно. Наверное, осиротевшие поклонники ждали от него какого-то созвучного материала, реакции, объяснения - и он и впрямь много писал, да только совсем не то, что можно было бы показать третьим лицам. Он столько лет не разговаривал с Честером, что теперь просто не мог остановиться. Как-то Брэд спросил его - так, между прочим, - что теперь будет с группой, и в ответ услышал лишь молчание - слишком исчерпывающее, чтобы настаивать на пояснениях.
А что с группой было раньше? Отвращение, подступающее к горлу всякий раз, как Майк оглядывался назад, отвечало на этот вопрос более чем. Перебирая воспоминания, Майк не раз заканчивал тем, что его выворачивало наизнанку - в ближайшую раковину или по пути к ней. Легче становилось только тогда, когда в его воспалённом мозгу Честер начинал петь, тянуть какую-то незатейливую мелодию, печальную и пронзительную - и Майк поднимался на ноги, лез головой под струю холодной воды, возвращался в строй. Так было и с группой - не смотря ни на что Честер оставался с ними, это был его дом, и он сражался за него до последнего.
Хотя парень он был совсем не умный. Вечно связывался не с теми людьми, из-за своей эмоциональности и доброты упускал из виду их мотивы - и всегда оказывался в проигрыше. Майк должен был защищать его, но по факту только раздражался, ведь разгребать последствия приходилось именно ему: всё, что ударяло по Честеру, ударяло по группе - и список персон, к которым Майк "неуместно ревновал" стремительно рос. Беннингтон не понимал, почему Майк всем недоволен. "Что бы я ни сделал, тебе ничего не нравится!" - кричал он, когда они в очередной раз разбирали полёты. О, эти сольные опусы, все эти тусовки на стороне!.. Майк бы не был к ним так снисходителен, если бы не знал, что его отрицательная реакция уничтожит последние крохи доверия между ними. К тому же, его собственное сольное творчество выглядело не менее жалким. Честер хотя бы был искренен, он действительно старался. И что бы возразил ему Майк, предъяви он главное - то, что Linkin park больше не вывозят своего вокалиста? Но Честер либо не додумался до этого, либо был настолько благороден и великодушен, что никогда бы и не воспользовался подобной аргументацией. Майк склонялся к мнению, что место имело и то, и другое. Всю его жизнь Честером двигало какое-то звериное чутьё, он делал правильные в своей сути вещи, ничего не анализируя, и сбить его прицел было невозможно, хотя многие пытались. Даже его последнее решение, старательно мимикрирующее под импульсивное, было единственно верным в сложившихся обстоятельствах.
"Тебе не страшно? Как ты можешь там жить?" - негодовал Джо, узнав о переезде, на что Майк совершенно цинично пошутил о призраках и всяком таком. В голове же он имел в виду только то, что сейчас это единственное место, где он мог чувствовать себя... хоть как-то. Убежище. Он знал, что Честер никогда ему не навредит. В то время как там, снаружи, Майк больше не защищён ни от чего, включая себя. Шансы того, что в этом изгнании он тронется умом и что-нибудь с собой сделает, равнялись нулю: уже сам этот финт с домом был пределом эксцентричности, на которую Шинода был способен - поэтому по крайней мере его парни не особо до него домогались, а со временем даже смирились что ли. Роб вон и с самого начала не парился, присылая время от времени фотографии моря и голосовые со своим смешным испанским - Майк никогда не отвечал, но это было единственное участие, вызывавшее у него что-то некогда похожее на радость. Роб и навестить его в этом доме не побоялся бы. Даже бы не подумал, что это странно. Роб определённо о чём-то догадывался.
Честер хотел абсолютной близости. Он готов был отдаться, раствориться - и снова сформироваться, но уже более совершенным существом. Майк не знал, как справиться с чем-то, настолько превосходящим его самого. Честер был таблеткой ментоса для этой бутылки с колой. Только это совсем не утешало, потому что Майк знал: поменяйся они местами, он точно так же струсил бы снова. Все проблемы Честера уходили корнями в его окружение, у Майка изъян базировался внутри. Да, Шинода спас ему жизнь, дал пространство для крика и точку опоры - но потом Честер разделил с ним все горести, будучи при этом отвергнутым, имеющим полное право ответить тем же. Майк не был уверен в том, что чувствует по этому поводу, ведь и последний его поступок говорил вовсе не "я покидаю тебя", а "я остаюсь с тобой". Люди говорят, что Честер проиграл, что его сожрала болезнь, но сила этого человека бесконечна так же, как его голос, так же, как его жажда быть настоящим и живым, так же, как его преданность - Майку в том числе. Майку в первую очередь.
Он больше ничего себе не запрещал. Прожить десять лет в десятикратном ускорении, отвоевать назад свою жизнь, увидеть всё, как оно есть - внутри буйствовал сад: набухали огромные бутоны, раскрывались диковинные соцветия, проливая свою палитру и аромат на бумагу - километрами строк, которые - Майк знал это - он не покажет никому. Он ходил по разбросанным всюду листкам, ставил на них тарелки, складывал из них журавликов и лягушек - ничего не покинет этот дом, всё останется тут. Иногда он представлял, как соберёт всё в кучу на ковре в гостиной, подожжёт и выйдет в сад, чтобы оттуда смотреть, как занимается пожар. Или отправится спать в ту комнату, где всё произошло. Или усядется рядом и сунет в пламя пальцы, которые так любил рассматривать и трогать Честер. Как у всякого закрытого человека, фантазия у Майка была богатая, и иной раз он просиживал за этим занятием целые сутки, уставившись в одну точку в пространстве, не ощущая ни затёкших конечностей, ни голода. И если потом он сочинял песни, то они были для двоих - записывая их в одного, Майк испытывал странное удовольствие оттого, как неполноценно звучат его мысли без поддержки, чётко представляя себе, как пел бы Честер в каждом отдельном моменте. Что бы Честер ответил на это? Как бы Честер пошутил про то? У Майка всегда был ответ. Он нашёл столько Честера в самом себе, что почти перестал замечать, что его нет рядом, что его не будет рядом больше никогда.
А ведь в искусстве безразличия Шиноде не было равных. От мира его всегда отделяла огромная буферная зона, и мало кто видел Майка трясущимся от страха или задыхающимся от нежности. Честер преодолел это расстояние за рекордные сроки. Он, абсолютно открытый всем ветрам, не имел ни малейшего представления о том, как можно жить по-другому (и главное зачем) - с ним пришли воздух, свет, звук, а потом, конечно, заявилось бы и всё остальное. Тогда толстый слой бетона, похоронивший под собой самую суть его личности, дал Майку невиданное ранее пространство для манёвра. Липкая сеть лжи стала задерживать продвижение Честера вперёд, а потом и вовсе остановила его. Шинода мог закатывать потрясающие концерты, разводить бурную деятельность, подменять понятия, но проблема была в том, что честного человека невозможно обмануть. Честер смотрел ему в глаза - и видел его насквозь. Смотрел так, будто у него забрали самое дорогое.
Если бы, вычеркнув себя из всех реестров, он тем самым ему отомстил, это было бы легче. Первую же ночь Майк провёл за тем, что ходил по дому, пытаясь представить, как оно всё было. Мысли проносились в холодном сознании, точно метеоры в августовском небе. К утру он просто израсходовал все свои физические силы и уснул прямо в коридоре, глядя в то окно, куда и Честер наверняка посмотрел, прежде чем шагнуть со стула. Нет, это не глупость, не бегство, не отчаяние и не месть. Это не ошибка. Это многотонная бомба, попавшая точно в цель - в облаке из пыли и пепла Майк выходит из своей темницы под беспощадное аризонское небо. И щурится.
