@темы: фш, лп

---

Глубокое безмолвие опустилось на маленький охотничий лагерь, столь дерзновенно разбитый в самом сердце дикой природы. Черным травянистым лугом поблескивало под звездами широко раскинувшееся озеро. Воздух становился колюче студеным. В ночной лесной глуши таились послания далеких горных вершин, озер, подернутых первым ледком, чувствовались слабые, унылые запахи надвигающейся зимы. Белым людям, с их неразвитым обонянием, не дано уловить дыхание природы; смоляной дух костров заглушает для них тончайшие, почти электрические посылы мхов, древесной коры и застывающих вдали болот. Даже Хэнк и Дефаго, постигшие самую душу лесов, быть может, сейчас тщетно раздували бы свои тонкие ноздри.
Но часом позже, когда все уже заснули мертвым сном, старый Панк выполз из одеял и тенью скользнул к берегу озера - неслышно, как это умеют делать только индейцы. Он высоко поднял голову и огляделся. Кромешная тьма многое скрывала от его глаз, но, подобно животным, он обладал особыми чувствами, и мрак не был властен над ними. Панк долго прислушивался, потом потянул ноздрями воздух. Он стоял безмолвно и недвижно, будто стебель болиголова. Минут через пять он снова вытянул шею и принюхался, а затем еще раз. Внешне никак не проявлявшееся нервное напряжение растекалось по всему телу индейца, когда он втягивал в себя обжигающий свежий воздух. Слившись в единое целое с окружавшей его темнотой, как это удается лишь дикарям и животным, Панк вернулся к стоянке, по-прежнему скользя неуловимой тенью, и крадучись пробрался к своей постели под навесом.
Не успел он уснуть, как налетел предугаданный им ветер и поднял на поверхности озера, отражающей звезды, легкую рябь. Зародившись в отрогах гор с другой стороны залива Пятидесяти Островов, этот ветер явился как раз оттуда, куда смотрел старый индеец, и едва слышно, с тоскливым шуршаньем в верхушках исполинских деревьев, пронесся над погрузившейся в сон охотничьей стоянкой. Лесные безлюдные тропы наполнились странным ароматом - слишком тонким, чтобы его могли уловить даже изощренные чувства индейца, непостижимо волнующим ароматом чего-то неведомого, незнакомого.

о боги, как же это

хорошо

!

@темы: читаю

---

ХОЧУ БЫТЬ ТВОИМ!



youtu.be/xEWAn4imHKM?si=NuQctrI7Zs99xw1X

@темы: музло, фш, слав, не надо!

---

Наташа Гринь "Апоптоз"

Молодая преподавательница французского впервые сталкивается со смертью на похоронах своей бабушки, после чего каждодневный страх смерти полностью поглощает её жизнь. (c) аннотация

не страх, а отвержение. какая-то отстранённая брезгливость этого разума, который не может нащупать жизнеспособной системы в том, что он наблюдает. неплохое чтиво. не Тошнота, конечно, но насколько не иллюзорна, так скажем, победа, в Тошноте - ещё вопрос. в отличие от неё же, романчик наш не сюжетный: тут нет входа и выхода, это скорее срез - в замечательном, хочу отметить, балансе поэтики и.. мясистости? как-то совсем внезапно я столкнулся с тем, что интересующая меня экзистенциальная тема довольно сильно сопряжена с темой смерти.
ну, какие, в самом деле, экзистенциальные вопросы могут быть у бессмертного существа? оно обречено на вечную череду метаморфоз, которая, конечно же, выглядит так, будто никаких изменений не происходит вообще. в целом, это крамольная мысль, что смерть придаёт жизни смысл. сродни той, что искусство невозможно без страдания. и что-то красивое рождается среди уродства, используя и оправдывая его.

А потом, неделе на двадцатой, они поехали на озера с отцовым братом, любителем поездок с ветерком по челябинским дорогам. «Зачем только села?» Машину конвульсивно трясло около часа. Через пару дней у мамы случился выкидыш. Неизвестно, что стало причиной - скорость и уральские колдобины или детский испуг. Может, он, этот наш первый, просто в какой-то момент понял, к чему все идет. Через пузырь нащупал эту зловонную пустоту жизни и решил, что нет, не хочет. Наверняка попробовал предупредить сестру, но той всегда было плевать на чужое мнение. А до меня руки просто не дошли.

@темы: читаю

---

Владимир Татлин - Лес (1913)

@темы: читаю

---

GOT A REVOLUTION BEHIND MY EYES WE GOT TO GET UP AND ORGANIZE



youtu.be/LAMtfqdT8jQ?si=L-mxqASJ0EH7Aae8

@темы: музло, фш, смотрю, слав, не надо!, лп

---

так вот. я подписался на её телегу и нашёл там её хохляцкий канал

@темы: гилти плеже

---

+2

глядя на Хеленку, никогда бы не подумал, что за этой оболочкой может скрываться подходящий мне асмртист%] ай мин.. если бы я увидел её на улице, я бы не обратил никакого внимания. вообще не тот тип девушки, который мог бы притянуть мой взгляд%] и вот те на, уже сколько времени она стабильно укладывает меня спать (ну или ещё там что :3). я считаю, то, что связывает асмртиста и его слушателя, просто не может не отражаться во внешнем виде: это довольно животная херня, и чем-то всё равно должно цеплять. но Хеленка совершенно обычная. как у нас что работает?

@темы: гилти плеже

---

Я обернулась. В дверном проеме, ведущем в смежную комнату, стояла девочка-подросток, перезревшая школьница, она, моя ученица. Наполовину Таня, наполовину Ева. Лицо серьезное, холодное, водянистое, давно уже недетское, приятное, кому-то совершенно чужому в моем сознании мельком напомнившее знаменитую утопленницу с Сены. С такими лицами нам обычно являются все эти знакомые незнакомцы во снах, с врачебной лаской уверяющие нас, словно мы полоумные, что мы с ними лучшие друзья, хотя наяву мы никогда не встречались. Засунутая в какую-то мешковатую коричневую непроглаженную одежду (на животе топорщился горизонтальный холмик от сушильной струны), она решительно застыла ни там ни тут, сбив с толку потолочные светильники и меня. Льюис Кэрролл наверняка захотел бы сейчас сделать с неё пару кадров. Эту челку он бы не пропустил.

сносок нет, ищи всё сам.

ru.wikipedia.org/wiki/Незнакомка_из_Сены

@темы: читаю

---

youtu.be/cDfoMyH3S6E?si=Gi0NR2Ve8Dwqx8VI

Дипси

Я напился.
Впервые за долгое время.
Не то чтобы это от усталости или ещё чего такого - сам не знаю, как так получилось. Не то чтобы совсем в дрова, но всё-таки довольно прилично. После вечеринки нас с Честером закинули ко мне домой (двоих в одно место, чтобы поскорее отправиться квасить дальше), и я буквально тут же осознал, что это очень плохая идея - в тот самый момент, когда он прижался ко мне прямо в коридоре, не одолев и пяти шагов от входной двери. Окажись я в аналогичной ситуации трезвым (что так-то уже происходило), мы бы быстро утрясли всё, как это обычно у нас бывает: такой себе комплексный "обед" - максимум пользы, минимум отклонений от курса. Но я был пьян. И это серьёзно усложняло дело по двум причинам.
Во-первых, алкоголь снимал мою заинтересованность в чужих потребностях, вытаскивая из неведомых глубин собственные нужды, которые я туда натолкал с предыдущей пьянки, а во-вторых, Честеру хорошо известна эта моя особенность, и он уже давно хотел воспользоваться ей в неких "корыстных" целях (о чём я, в свою очередь, знаю потому, что у него на лице всё написано). Парень он очень упрямый. Почти такой же упрямый, как я. И вероятность того, что он упустит этот редкий случай нужного градуса в моей крови, решительно стремилась к нулю. Пустив в ход все свои чары, он втянул меня в бурные трения по пути в сторону комнаты с большой кроватью, и какую-то часть этого пути я ещё пытался срочно изобрести план Б и выставить Беннингтона на улицу, пока мои мысли, словно замок из песка, не сдались под натиском яростного солнечного света и не рассыпались в прах. Ах да... Это Честер меня поцеловал.
Как-то сразу с замахом - надрывно, влажно, отнюдь не напрашиваясь на драку, но словно умоляя о чём-то невыразимом. Да, я прекрасно знал, что ему не секс от меня был нужен. Вернее, не только он. И не столько он. Но мы как-то старались обходить стороной всё то, что может привести нас неизвестно куда. Ладно, это я был тем, кто сдерживал наше общение - Честеру такое вообще не свойственно: он ест, пока не наестся, играет в мяч, пока не потянет себе чего-нибудь, слушает музыку, пока она не исчерпает его настроение. Тем удивительнее - при всех исходных - была та осторожность, с которой он предлагал мне взять дальнейшую инициативу на себя. Трогательнее. То, что он всё ещё БОЯЛСЯ быть мною отвергнутым, в итоге и не позволило мне этого сделать.
И вот оно, утро. Я сижу - только что из душа - на полу подле кровати и листаю свой дежурный блокнот: он всегда лежит на тумбочке в ожидании моих полусознательных откровений, притащенных из мира бредней и снов - Честеру не стоит это видеть. Да он и не интересуется (во всяком случае пока что): лежит себе неподалёку в экзотической позе на боку, простыня едва там что-то прикрывает, он собирает рукой складочки ткани и снова разглаживает её. Грустный. Я чувствую это так же отчётливо, как накануне чувствовал его пугливую страсть, когда, вылизав его рот, я решил, что таким же образом хочу пройтись и по всему остальному, что у него там есть.
- Эй, эй, Майки...
- Вот молчи уже теперь.
Молчать он, конечно, не стал. Хотя членораздельной речью назвать это тоже было нельзя. Каждый раз, приходя в восторг от того, как Честер - в студии ли, на концерте ли - умеет импровизировать (с успехом 50 на 50, но какие это успешные 50!), я думал: что обеспечивает ему пространство для манёвра? Я снова и снова проигрывал сэмплы с его голосом, доводя себя до безумия тем, что не в состоянии насытиться этой красотой. Неужели Честера это не пугает? Или я так хорошо маскируюсь?
Я листаю страницы блокнота и вспоминаю, как матово ложился ночной свет на его кожу, как за окном, где-то вдалеке, шумело шоссе, как чудовищно тесно мне было в своём собственном теле... С тех пор, как я встретил Беннингтона, мне о многом хочется с ним говорить, но пока что получается только плодить чёртовы песни. А если кончатся песни, то будет ли это означать, что я наконец-то счастлив? Вопросы, вопросы... Они будто цепочка муравьёв, шествующая в свой огромный муравейник из вопросов. Её обрывает украшенная синим пламенем рука, потянувшая меня за футболку.
- А мы теперь всегда будем целоваться или только по праздникам? - довольно буднично интересуется Честер, продолжая жамкать и без того мятую ткань. Я немного промахнулся в своих ставках на то количество минут, что он продержится, прежде чем поднимет эту тему.
- Что, так понравилось?
- А тебе нет?
Изначально мы договаривались с ним об "особой дружеской поддержке в турах", но это незаметно распространилось и на студийное время, и на каникулы, и даже на перевалочные дни между небольшими этапами. Постепенно Честер залез и ко мне в штаны, с каждым новым сезоном мы позволяли себе всё больше, пробовали что-то ещё, как-то по-другому. А потом у него случился особенно паршивый день, и он приехал ко мне просто посидеть, уткнувшись носом в ворот моей толстовки. Он успел только с шумом, измученно вдохнуть, заполняя свои лёгкие моим запахом, а я уже знал, что до нашего первого секса остались считанные часы. Мы не обсуждали это, но, даже начав спать друг с другом, никто из нас ни разу не пытался организовать что-нибудь вроде поцелуя. Я с сожалением вздыхаю:
- Давно пора было. Чего столько тянули?
- Это ты меня спрашиваешь? - Боковым зрением я замечаю, как на меня сверкнули тёмными несчастными глазами. - Дело-то, конечно, такое... Интимное!
- Интимнее секса, ты хочешь сказать?
- Секс - это зачастую как пожрать.
- Насущный вопрос.
- Да. А вот целоваться просто так не полезешь. Тут чувства нужны.
Чувства... Какие именно? Если спросить меня, какие чувства я испытываю к Честеру, я не найдусь с ответом. Их слишком много. Потянешь за одно - вытянешь ещё десяток. И какие из них предполагают физическое притяжение? Честер, например, очень тактильный: он любит, когда я его трогаю, хотя так было не всегда. Для него это что-то вроде подтверждения собственной нужности. Я как-то даже провёл эксперимент: неделю всеми правдами и неправдами избегал прикосновений - и реакция была такой быстрой и печальной, что напрочь отбила всякое любопытство в эту сторону. Со временем я, конечно, только пуще убедился в том, что моё присутствие рядом влияет на Честера благотворно: он стал спокойнее, увереннее в себе, даже веселей. Собственно, на это я и рассчитывал, когда соглашался на предложенную им "приватную" авантюру. Что же до меня, то я мог бы обойтись и без всего этого животного обмена. Мне не суть важно, кем именно быть для Честера. Другое дело, НАСКОЛЬКО быть для него этим КЕМ-ТО. Если Беннингтон выходит из себя в отсутствие плотного внимания с моей стороны, то я - просто оттого, что не вижу его, не знаю, где он, в порядке ли. Какие мои чувства вылились на Честера этой ночью, и чем он каждый раз задевает этот переполненный котёл?
- Даже не представляю, как я мог бы заниматься сексом с тем, кого не хотел бы поцеловать.
Отмечая все эти косвенные признания (после вчерашних-то, ха!), я не могу сдержать тихой улыбки и ощущаю себя ласточкой, низко летящей над водой. Честер может взорваться совершенно внезапно. И по большей части я к этому даже привык, но и теперь случается подскочить на месте от его воплей.
- Да ты, Майк, вообще чучело какое-то! Чего вот ты морозишься, если тебе сразу всё известно? Сколько я всего себе надумал за один этот долбаный год, а дело-то в чём??
Знаю я, чего он там надумал, не надо быть семи пядей во лбу. Что это я из доброты душевной с ним вожусь от рассвета до заката (а иногда и сверхурочно после). Или что интересы группы застили мне всё на свете, в том числе и традиционные взгляды, которые он наверняка мне приписывает. Или что уж лучше я, чем какой-нибудь левый мужик на свежевыстиранных домашних простынях. У Честера отменная интуиция, но его мыслительный процесс немедленно идёт под откос, стоит на путях объявиться преследующему его с детства чувству вины за то, что он вообще существует - самому иррациональному, что только в нём есть. Не уверен, что эта вина не действует и на меня тоже. К сожалению, мы делимся с близкими не только хорошим. Почему-то я решил не давать Честеру никакого трудного выбора, решил сделать этот выбор за него. А всё, что ОН ИСПЫТАЕТ в результате МОЕГО решения, я посчитаю сопутствующим ущербом. Это ничего, если в главном он останется невредим. Так ведь?
Стоит этой мысли оформиться, как она встаёт у меня поперёк горла. Я смотрю на лист с наскоро записанным откровенным текстом, своей простотой подозрительно напоминающим тексты Беннингтона, и не могу поверить, что судьба вручила этого искреннего человека такому идиоту, как я. Был ли вообще смысл в моих потугах удержаться в узеньком просвете между тем, чтобы ранить Честера так, и тем, чтобы ранить его эдак?
- Дай сюда! Чего ты там всё мусолишь? - разозлившись на моё молчание, Честер выбрасывается вперёд ягуаром и хватает из моих рук блокнот. Ретируется, но не настолько, чтобы я при желании не мог его тут же достать. Желания такого я не испытываю, отчасти потому, что мои попытки вернуть похищенное имущество выглядели бы слишком мелодраматично - на первом году колледжа я бы ещё такое провернул, но не теперь.
Простыня совсем с него слетела... Но Честера такие мелочи не смущают. Выяснять отношения, когда на тебе ничего, кроме деревянных бусиков на запястье (что я купил ему в Мехико) - это настолько в его стиле, что давно уже не действует на нервы. Когда нам выпадает пара свободных дней, и он остаётся на ночь, на следующее утро я всегда наблюдаю, как он ходит по моему дому голышом, впихиваясь хотя бы в трусы только после того, как я заявлю, что в нынешнем виде завтрака он не получит. Прекрасный вид, должен сказать, и мы вместе удивляемся моему ханжеству: он - вслух, я - про себя. "Какой же ты японец, если теряешь аппетит от моих неприкрытых прелестей?" Я готовлю на завтрак какую-нибудь кашу, режу фрукты, поджариваю пару яиц, варю кофе. Мне спокойно и хорошо, как ни в какие другие моменты моей жизни. Не слишком ли это много, чтобы не позволять этому случаться чаще? Я наполняю умозрительные чаши весов тем и этим, посматриваю, как Честер читает мою белиберду, написанную крупными округлыми буквами, переворачивает блокнот - но на той стороне только очередная зубастая рожица с ножками. Его рука, удерживающая сомнительное чтиво, устало валится на постель.
- Я боюсь... - Я слышу свой голос, разрезавший ненадолго установившуюся тишину, как нечто, к чему я не имею никакого отношения, что я вообще никак не контролирую. - Я боюсь, что если ты обо всём узнаешь, то сбежишь от меня. - Честер от одного только разворота впал в кататонию, а ведь я почти добил этот блокнот. Который вскоре отправится к своим собратьям в пыльную коробку, что стоит в кладовке вместе со швабрами и прочим хозяйственным скарбом (от греха подальше). - А ещё больше боюсь, что если не сбежишь, то я построю вокруг тебя клетку.
"Потому что я тебя обожаю", - продолжает кто-то у меня внутри. "Потому что хочу, чтобы ты был рядом со мной до конца моих дней". Этот кто-то заставляет меня наконец поднять голову и встретиться взглядом со своим другом. "Ну? Как тебе такое?" - должно быть, видит он на моём лице. "Ну ты, блин, даёшь, твою мать!" - должно быть, вижу я на его. Честер почти не тратит время на то, чтобы прикинуть, как ему лучше ответить на эпохальную растерянность человека, который всю дорогу строит из себя невесть что.
- А ты вот помнишь, какой в прошлом месяце я устроил скандал?
- Который из них, детка?
- Ну, насчёт WOW song.
- Аа... Как такое забыть?
- Мы записали невероятный материал, а вы с Ханом так напичкали его своими свистелками и перделками, что от изначального драйва не осталось и следа!
"Это выйдет в свет только через мой труп!" - орал Честер, тыкая пальцем поочерёдно в меня и Джозефа. "Положите шедевр, откуда взяли, ироды!" Мистер Хан слился сразу же: он ненавидит истерики Честера. А я продержался до вечера, в конце концов успокоив дебошира скреплённым пивом в присутствии свидетелей обещанием, что мы выпустим эту песню лайвом.
- Только не начинай заново, - умоляю я и давлю непрошеный смех.
- Я к тому, - вслед за мной и Честер стоически не ржёт, - что я всегда подстрахую тебя от какой-нибудь хераборы, вроде этой. И в музыке, и вообще. Не надо тащить всё на себе. Я же не инвалид у тебя на попечении, мы равноправные партнёры.
Едва ли Честер в достаточном мере осознаёт, чем ему грозит слишком близкое общение со мной (я и сам не особо в курсе), и никакие мои предупреждения тут не помогут. Просто потому, что дав своё согласие однажды, он сразу принимает всё: и то, что ему уже известно, и то, о чём ещё только предстоит узнать. С одной стороны, глупо пускаться во все тяжкие, полагаясь только на то, что тебе хватит сил и верности, а с другой... если просчитывать всё до конца (кабы такое было возможно), то никогда ни за одно дело не возьмёшься. Я ведь прекрасно понимаю, что нахожусь там, где нахожусь, во многом благодаря тому, что Честера не остановишь отсутствием рентабельного плана, и в критические моменты я просто шёл за ним сквозь туман - до тех пор, пока не начинали проступать хоть какие-то фактуры, с которыми уже можно было работать. Так у нас сложилось в Linkin park, хотя внутри коллектива гораздо проще положиться на ту смелость, которой мне самому не достаёт. В случае же, когда нас только двое, риск устроить катастрофу значительно возрастает. Насколько хуже этой неизвестности тот вариант, когда, недооценивая Честера, я сам вырою ему могилу и залезу в неё вместе с ним? Я пожимаю плечами, не представляя, чему именно сейчас дам ход:
- Что ж, тогда нам остаётся только пожениться, съехаться в один дом и завести собаку - всё просто.
Честер глядит на меня не мигая. Так с суши ощущается надвигающийся на неё с моря ураган.
- У Роба есть щенки.
- Погоди, погоди...
- Пять штук! Два чёрненьких и три всяких разных. Один с абсолютно круглым рыжим пятном на пузе, ты представляешь?? Он тебе понравится!
- Ну куда нам сейчас щенка, нас дома-то не бывает!
- Так у твоей соседки Надин двенадцать псов, она и приглядит, если что.
- Пойдём лучше позавтракаем...
- Ну, Майк!
Я поднимаюсь на ноги и, обогнув кровать, выметаюсь в коридор.
- Мааайк!
Иду себе по коридору.
- Я не понял, ты будешь теперь меня целовать или как??
Останавливаюсь. Прикрываю рукой широченную улыбку на своём лице. Господи... Пытаюсь удержать это невыносимое нечто, что люди называют так просто - радостью. Продолжаю движение и ору за спину:
- Тащи свою одетую задницу на кухню - и узнаешь!

@темы: музло, фанфикшн, лп

---

ох, эти девчонки, я вам скажу.｡ｏ♡

Идеальнее жертвы мне было не найти. Я же не краснобайствую, говоря, что он родился мертвым. По легенде, его мать, узнав о природовой смерти первенца, орала в плаче, а он вдруг ожил через пару минут, на удивление врачам и материнской истерике. Это его любимая история. Свое рождение он считал воскресением, как же иначе - «прямо с того света вернулся!» - а я не иначе чем проклятием. Незрячий и то бы заметил. Ведь вовремя же умер, пока выходил, вроде бы пронесло, ан нет, вернулся обратно, страдать и коптиться. Настоящая лубочная картинка.

@темы: читаю

---

и нетрадиционная классная - для Robert Patrick Yorke.

@темы: музло, смотрю

---

хочу такой плакат

@темы: лп

---

[...] И дело даже не в том, что сила и диапазон ее голоса значительно выросли; не вокальные изыски, а яростная, с кровью и мясом, подача - вот что срывало слушателей с мест, доводило зал до исступления. Кристина то вопила, то шептала в микрофон, то хрипло рычала, ни на волосок не отклоняясь от мелодии и текста, однако свивая их своим голосом в формы, о которых я и подумать не мог. Когда она пела, у меня перехватывало дыхание, так что можно себе представить, что творилось с людьми, слушавшими ее впервые. Думаю, это было для них, как если ползешь по раскаленной пустыне, и вдруг тебя окатят из шланга ледяным шампанским.
Возьмись Кристина пропеть рекламу зубной пасты, она и ее могла бы сделать глубоко трагичной - или умопомрачительно смешной - или предельно, на грани последнего спазма, эротичной; в ее исполнении даже мне самому мои непритязательные текстовки казались Поэзией. Простым изменением фразировки и интонаций она могла создать настроение в спектре, фигурально говоря, от безутешно плачущего коалы до мартовской росомахи (если у росомах тоже в марте). Потрясающе, другого слова и не подберешь. [...]

слышал бы Дэнни, какое говно линкинпарковский the messenger на альбоме и что с ним делает Честер in live) как он вообще выкручивается с тем материалом, что у него есть синс 2007) слышал бы он его бэки.. именно, что это не ВОКАЛЬНЫЕ, а в первую очередь ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ изыски. именно ЭТО я имею в виду каждый раз, когда говорю, что кто-то ХОРОШИЙ ВОКАЛИСТ.

«Personal Effects» - это сольный альбом, выпущенный мною - с помощью, конечно же, уймы студийных инструменталистов - в восемьдесят втором, когда группы уже не было. Альбом создавался на кипучем энтузиазме - смерть Дейва заставила меня полностью забросить музыку, и после полуторагодового простоя я играл и записывался с колоссальным удовольствием, - но когда он вышел… не знаю уж почему, но я утратил к нему всякий интерес.
Если подумать, это случилось даже чуть раньше, до того, как он вышел. Я помню, как сидел однажды у микшерного пульта, что-то там обсуждая насчет уровня той или другой дорожки, и вдруг подумал: «А какого, собственно говоря, черта? Кому и зачем все это надо?» И после этого весь мой энтузиазм куда-то пропал, и сколько я ни старался вернуть его, ничего не получалось, разве что так, на час-другой. Да и пошел альбом не очень, во всяком случае - по меркам Frozen Gold. «Личные вещи»… Вообще-то я хотел назвать свой альбом «Ну и дерьмо же все это», но «Эй-ар-си» в лице Рика, который успел уже ее возглавить, встала на дыбы.

вот был бы прикол, если бы Майкл назвал свой Post Traumatic "Ну и дерьмо же всё это" его бы мало кто понял, но по крайней мере это было бы честно. да и содержание в таком случае неминуемо изменилось бы в лучшую сторону. а какие вышли бы гастроли, ММ!

Даже песни из «Все кончилось» начали казаться мне слишком искусственными; некоторые треки из этого альбома заняли у нас больше времени, чем весь «Жидкий лед». Мы становились излишне придирчивыми, исхищренная филигрань звукооператорской работы, умноженная на беспредельные возможности микширования, заслоняла от нас самое музыку. Зачинщиком был Уэс с его вечным стремлением к недостижимому совершенству, но вскоре это поветрие коснулось и всех остальных. В нас появилось что-то такое… ну, не знаю. Пресыщенность, даже упадничество.
Оглядываясь назад, я удивляюсь, что это не случилось с нами много раньше, ведь мы и с самого начала не то чтобы очень рвались угождать вкусам улицы.
«And So The Spell Is Ended» стал платиновым буквально в наносекунду, он продавался лучше всего, сделанного нами прежде. Это был скованный, лишенный свободного дыхания, перепродюсированный альбом, собрание хромых, на костылях ковыляющих песен, и все же он продавался. [...]

вот такой вот парадокс: чем больше технических возможностей, тем хуже музло я уж не говорю про естественный отбор, без которого в наш век интернета приличному человеку и послушать-то нечего. Майку определённо пошло бы на пользу откатить все свои обновления за 25 лет и попробовать вытащить из себя что-нибудь живое. да и вообще много кому.

@темы: музло, читаю, лп

---

я не собирался читать Иэна Бэнкса (Осиная фабрика меня не впечатлила), но тут было про суи сайд и музыку, так что.. история басиста (хотя скорее автора песен) суперпопулярной группы, который на покое покупает себе в родном захолустье СОБОР и тусит там с алкашом-марксистом, малолетним токсикоманом и проституткой "под сорок", пока одна новость не подталкивает его к череде выводов, ведущих на скалу с приличным разбегом. вот такие сюжеты меня привлекают и.. ооох, какой же это был пассаж ПРО СОБОР!

Собор Святого Джута, известный также как «Уайксов каприз», выглядит точь-в-точь как церковь, таковой не являясь. При нем имеется и нечто выглядящее точь-в-точь как кладбище, однако могил на этом нечте нету.
Амброз Уайкс, 1819-1898, был единственным сыном удачливого торговца джутом из Данди, он значительно расширил отцовское дело, превратил скромное состояние в огромное, а в начале 1890-х перебрался в Глазго, чтобы сподручнее руководить установлением другой торговой империи - компании, импортировавшей американский табак. Он всегда был несколько сумасбродом, вырядил, к примеру, своих слуг на манер корабельной команды: дворецкого - капитаном, горничных - юнгами и оборудовал свою виллу в Берсдене небольшим маяком, который привлекал уйму перелетных птиц и доводил соседей до бешенства; впрочем, по викторианским меркам его странности не были особо вопиющими, к тому же все знали, что он - ревностный католик, преданный супруг и любящий отец.
Во всяком случае, так оно и было до мая 1864 года, когда его жена Мэри и их единственный ребенок погибли при крушении поезда. Мальчик был всего двух недель от роду. Хуже того, его не успели даже окрестить. Амброз знал, что в результате душа невинного ребенка не сможет войти в Царствие Небесное, что райские врата закрыты для нее наглухо и навечно, и это удваивало его терзания; Амброз запил и начал страдать бессонницей, врач прописал ему лауданум.
Траур Амброза выходил далеко за рамки благопристойности и хорошего вкуса; его берсденский дом и вилла в Хантерс-Ки, на берегу Холи-Лох, были сплошь задрапированы черным холстом. Вся мебель была наново обита черным, все ковры были убраны, а их место занял черный фетр, все картины и портреты были завешены черным крепом, а всем слугам было приказано одеться могильщиками. Большая часть их уволилась.
Амброз зачастил к своему приходскому священнику в сопровождении смущенного, но зато щедро оплачиваемого адвоката в тщетной попытке найти в небесном законоуложении щель, лазейку, которая поможет душе его усопшего сына снискать вечное блаженство. Священник, епископ и призванные на помощь иезуиты пытались его успокоить и вразумить, но Амброз с порога отвергал все их утешения. Он перестал ходить в церковь и даже исповедоваться.
Амброз напрочь забросил свои коммерческие дела и тратил все больше времени на сочинения писем священникам, епископам, кардиналам и даже самому Папе, упорно требуя, чтобы те изыскали в дебрях теологии тропинку, по которой душа его сына могла бы достичь вечного блаженства; он опубликовал целый ряд брошюр с призывами к реинтерпретации некоторых библейских стихов. Затем он начал пикетировать свою приходскую церковь - сидел у ее входа в специально для того приобретенном катафалке, а тем временем особо оплаченная группа складских рабочих ходила вокруг с плакатами, призывающими к реформе.
Однако эти рабочие тоже были католиками; вскоре они узнали от своих собственных священников, что участие в столь непотребных действах даже за тройную почасовую оплату губительно для их душ и совершенно бесполезно для души усопшего младенца. Тогда Амброз приспособил к делу расхристанных забулдыг, набранных по трущобам; они крыли прихожан последними словами, ссали на церковные стены и дрались с полицией.
Амброз пропускал мимо ушей все более настоятельные предупреждения и ледяные советы немногих своих друзей и вскоре остался вовсе без оных. К этому времени его коммерческая империя, столь долго лишенная хозяйского пригляда, оказалась на грани краха, и он ее продал. Судебные предписания лишили его возможности мало-мальски эффективно пикетировать церковь, и он отступил - ожесточенный, надломленный, но не утративший ни капли своей одержимости, богатый, но почти бессильный.
Горечь Амброза проросла ненавистью. Его брошюры поливали церковь грязью по каждому поводу и в конце концов стали такими непристойными, что типографии отказались их печатать. Амброз купил свою собственную типографию, она продержалась еще некоторое время, но затем рухнула под градом судебных исков и штрафов. В 1869 году его отлучили от церкви.
Однако Амброз был полон решимости посчитаться с церковью тем или иным способом. В конце концов, после многих раздумий и бессчетных бутылок бренди, он решил использовать для этой цели один из немногих объектов недвижимости, все еще оставшихся в его владении: пустырь на Сент-Винсент-стрит, между Элибэнк-стрит и Холланд-стрит. Продав практически всю остальную свою собственность, он заплатил огромные деньги некоему так и оставшемуся неизвестным архитектору и - если верить слухам - еще большую сумму одному из членов Городского совета, чьими стараниями разрешение на строительство было получено легко, как по маслу.
Он воздвиг собственную церковь. Готическую. В стиле, определенном одним из архитектурных путеводителей как ублюдочная помесь изуродованной пирсоновской нормандской готики с нескладной, легкомысленной ломбардской. В этой церкви было все, что положено: неф, трансепты, клирос, ризница, крипта, скамьи, алтарь, даже колокольня с колоколами (заранее, по заказу Амброза, надтреснутые колокола имели абсолютно кошмарный звук, однако специальное судебное постановление принудило их к молчанию).
Пустой участок на задах пустыря был превращен Амброзом в пародийное кладбище; нанятые им каменотесы (из протестантов, а как же иначе) изготовили по надгробному камню для каждого из многочисленных врагов, появившихся у него за предыдущее десятилетие. На каждом камне была правильная дата рождения, но за ней следовала дата кончины Амброзовой дружбы с одним из прошлых друзей либо просто дата, когда он решил, что эта вот конкретная личность не имеет права поганить своим присутствием землю. Рядом с его священником, епископом, парой кардиналов и некоторым количеством иезуитов расположился богатейший набор юристов, коммерсантов, судей, газетчиков, городских советчиков и строительных подрядчиков; можно было подумать, что всех их смела катастрофическая, сословно ориентированная чума, свирепствовавшая в городе с 1865 года чуть ли не до конца столетия.
Сие сооружение было известно как «Уайксов каприз» или - в память о первоначальных занятиях Амброза - собор Святого Джута. Оно приобрело широкую известность, стало одной из достопримечательностей Глазго. Оно упоминалось в путеводителях, газеты печатали письма читателей, требовавших снести его, небольшая группа вольнодумцев образовала Общество друзей Святого Джута, доступная с улицы часть церковных стен страдала от вандализма: от нее отбивали кусочки камня, на ней писали и выцарапывали всякую непотребицу.
В качестве ответного удара Амброз украсил церковь не совсем обычной статуей. Неизвестный скульптор изобразил его покойную жену Мэри с некрещеным ребенком на руках как Мадонну с младенцем.
Позднее, из брошюры, напечатанной через много лет после смерти Амброза, стало известно самое пикантное обстоятельство: он искренне считал, что вышемногократноупоминавшийся ребенок был зачат не непотребно, но непорочно. В свою первую брачную ночь, при первой попытке установить супружеские отношения, находясь уже в нескольких дюймах от желанной цели, Амброз испытал преждевременную эякуляцию; он поспешно ретировался и - если верить его утверждениям - был слишком смущен, чтобы сделать повторный заход. Однако его семя оказалось куда более решительным и целеустремленным: успешно перенеся недолгое воздушное путешествие, оно, надо думать, заняло малыми силами весьма ненадежный плацдарм в бутоне женственности; в сердце этой розы проникла разве что какая-то капля, но этого оказалось достаточно, чтобы некий особо шустрый живчик прошмыгнул мимо нерушимой девственности миссис Уайкс и оплодотворил яйцеклетку.
Амброз считал, что ребенок, родившийся к жизни земной столь чудесным (как ему виделось) образом, имеет право на особое отношение и в жизни загробной, однако природная стеснительность не позволяла ему раскрыть обстоятельства столь интимного свойства кому бы то ни было, в том числе и теологическим авторитетам.
В 1898 году на Страстную пятницу северный трансепт Амброзовой церкви серьезно пострадал от пожара; то же самое пламя пожрало и большую часть его архива. Сам Амброз получил тяжелые, обширные ожоги, несколько недель держался и даже вроде бы пошел на поправку, но все-таки помер, в аккурат на Вознесение.
В его завещании была оговорена вполне приличная сумма на содержание церкви; дохода с этих денег хватило, чтобы мало-помалу восстановить поврежденное пожаром. Весьма естественным образом собор Святого Джута перешел в собственность «Друзей Святого Джута», которые использовали его для складирования своих атеистических публикаций. Эти самые «друзья» существуют и по сю пору; в начале двадцатых годов они забросили здание, долго пытались его продать, но не находили покупателя - согласно Амброзову завещанию будущие владельцы не имели права что бы то ни было сносить или радикально перестраивать. Я купил собор Святого Джута в 1982 году, когда решил удалиться от мира, и так с тех пор там и живу, в тепле и уюте.

у чувака всё отлично со вкусом и чувством юмора а романчик, в целом, на один раз. в поезде прокатиться. никаких откровений тут не отхватишь, но и ничего зловредного тоже.

@темы: музло, читаю

---

Инес спала, обняв меня рукой и прижавшись грудью к моей спине; ночью я просыпался и чувствовал на шее ее мирное дыхание. Часто оказывалось, что рука Инес скользнула - я уверен, что совершенно бессознательно, - ко мне в пах, моя мошонка лежала в теплой, согнутой чашечкой ладони, как птичье гнездо в развилке дерева. Не было случая, чтобы ее пальцы сомкнулись сильно, причинили мне хоть малейшую боль, и я не думаю, чтобы Инес хоть раз проснулась в таком положении - под утро она неизменно переворачивалась на другой бок, - зато я десятки и десятки раз обнаруживал ночью, что она ласково держит меня за яйца.

В Глазго линия метро одна, кольцевая. Вагоны там раньше были красные, отделанные изнутри деревом и с кожаными сиденьями; они сильно скрипели, а воняли уж так, что не скоро забудешь. Когда на их место пришли теперешние пластиковые, ярко-оранжевые игрушки, линию прозвали «заводной апельсин». Вскоре образовалось и вторичное понятие «вдарить по заводному апельсину», то есть совершить круговую поездку на метро, выходя на каждой из пятнадцати станций, чтобы принять в ближайшем пабе пинту пива и рюмку виски (или «хаф-энд-хаф», если ты слабак). Мы с Макканном уже год как планировали совершить сей ратный подвиг, но только руки все не доходили.

@темы: читаю

---

кто хуйня?

@темы: слав, не надо!

---

Малиновская бычит на Гибсона.. интересно!

Эта книга - не для любителей сенсаций и скандальных последних известий. Жаждущих перетряхнуть чужое белье - желательно погрязнее - она разочарует, если не возмутит. (Впрочем, для них есть другое чтение, благо об утолении духовной жажды этого рода читателей позаботились и главный биограф Дали Ян Гибсон, и наши издатели, спешно переведшие - впереди Европы всей - его «Постыдную жизнь», где все девятьсот страниц автор носится с навязчивой голубой идеей, которую с редкостным усердием уже лет тридцать вписывает в любую знаменитую биографию.) И не зря предисловие Гибсона к испанскому изданию воспоминаний Аны Марии Дали дышит плохо скрытым раздражением и, по сути, сводится к уведомлениям о том, что 1) в сюрреализме Ана Мария, в отличие от Галы, не разбиралась, 2) Галу, музу сюрреализма и свою новую родственницу, не любила, а главное - 3) утаила что-то восхитительно патологическое, припрятанное в семейном помойном ведре.

по долгу службы мне снова пришлось залезть немного в биографию Дали (в ту часть его жизни, где был Федерико) - когда я узнал, что оная имеется за авторством Гибсона. поскольку мне сейчас нужны ФАКТЫ, а Гибсон в прошлый раз показался довольно дотошным в этом смысле.
перетряхивает ли он в Безумной жизни грязное бельё? увы, в случае с Дали перетряхивать больше и нечего. другое дело, что в подобном антураже не совсем возможно придерживаться деликатности в сторону Федерико (которую он всецело заслуживает, даже в книге не о себе).
конечно, Гибсон утверждает, что Лорка - гомосексуалист. и, конечно, освещает общие положения их с Сальвадором "жестокого поцелуя" - а куда от этого деваться? и зачем? само собой, у меня нет никаких иллюзий относительно достоверности свидетельств Дали, я ни в грош не ставлю ни одного его слова, но с другой стороны - а на чьи вообще свидетельства стоило бы положиться больше, чем на творчество самого Федерико? из которого ОЧЕВИДНО, что он гомосексуален. да и что касается его отношений с Дали: значение имеет не то, что этот дегенерат говорит о каких-то там домогательствах, а то, что Федерико пишет в Оде или Публике. самым же верным, на мой взгляд, доказательством характера их связи является тот глубокий кризис, в который ушёл Лорка в 28-м году, когда Сальвадор, в погоне за своей декадентской мечтой, оставил его одного. впрочем, та мерзотная жизнь, которую прожил Дали, оборвав всякое общение с Федерико, не менее красноречива в этом вопросе.
что же до "голубой идеи" Гибсона, то не стоит так переживать, Натали. ну что ему делать, если в мире искусства одни пидорасы? xD а может, он просто умеет их выбирать из всего стада, так как сам такой же? это происходит непроизвольно (я по себе знаю), чего ты кипятишься? ;3
ну и, глядя на Дали, на то, какое это исковерканное, задушенное страхами существо, ОЧЕНЬ сложно не заподозрить во грехах его семью. тут два варианта: либо семья способствовала, либо - игнорируя - потворствовала (склоняюсь ко второму, но, наверное, не без первого). конечно, Гибсон будет досадовать на столь близкого свидетеля, если он не отвечает на мучающие его вопросы.
вывод из предисловия? похоже, Натали и сама не прочь сшипперить Федерико с Аной Марией - ай-яй-яй! Бенсуссан, например, считает, что Лорка разыгрывал эту карту (а парень тот ещё мистификатор, не будем об этом забывать) для своих родителей (и вообще для отвода глаз), а сам там на камушках Сальвадору уши чесал. и я склонен думать, что это так и есть, пусть и не в столь циничном выражении: всё-таки сестра Дали - это ещё немножко Дали, а уж в жадности Федерико до этого недоразумения я сомневаться ну никак не могу.

@темы: читаю, лето с федерико

---

за прослушиванием эфиров Фонаря, я внезапно осознал, что почти и не застал Станцию 106,8. это были два моих последних класса школы, а Станция как раз и закрылась в 2001-м, и мои диджеи переехали на Динамит ФМ. в 2001-м году линкин парк хуярили свой мегатур с хайбрид тиори, а я записывал на кассеты лучшую электронную музыку на свете. в 2024-м все мы наконец встретились в одном месте)

youtu.be/SU5BM2xtcgE?si=_8v3fYFYtW7mlmEZ



youtu.be/XRsXejRzGHg?si=QI7oYf8Guq-Kh1cl

@темы: музло, фш, лп

---

это чья тут у нас красотка?

вторник, 16 июля 2024 в 20:38

Пишет Трент Мёллер:

Это выглядит как что-то почти дримкорное, созданное мозгом на основе приглушенных детских впечатлений: некая "Белая башня" неясного предназначения, поросшие травой трамвайные пути. Но всё это реальный уголок Екатеринбурга.