Ночь. Луна. Точу карандаши.
Майк очень любил Артёма Троицкого за московский снобизм и самоуверенность. Словом, его привлекали в людях те качества, которых ему самому недоставало - силы, хватки к жизни. Ведь определяющим качеством Майка была нежность.
Дядюшка Ко (Артем Троицкий).
ПЕСНИ ГОРОДСКИХ ВОЛЬЕРОВ. (М. НАУМЕНКО И ДРУГИЕ).
читать дальшеСуществует ли рок-поэзия? Не просто как рифмованные слова, которые поют, а как отдельное явление, обладающее своей спецификой.
Скажем, в джазе достаточно сильна вокальная традиция, но джазовой поэзии нет. Битниковские штучки Гинзберга-Ферлингетти сочинены «по поводу» и непосредственно к «телу» джаза имеют не больше отношения, чем популярные джазовые эссе Кортасара.
Другой, более спорный пример - КСП. Я считаю, что КСП тоже не породил своей поэзии. Во-первых, потому что в «лучших» традициях этого движения - заимствовать стихи у прошлых и здравствующих знаменитостей. Во-вторых, то, что создаётся в оригинале, как правило, не ново и ублюдочно лексикон от символистов, настроение от Есенина, плюс синдром романтики дальних дорог, королей, свеч и т.п.
Заметьте: я не говорю о качестве и коэффициенте десяти авторов. Меня интересует только факт наличия (отсутствия) чего-то специального. В современной эстрадной песенной поэзии (текстовке) - пример обратного рода - о «качестве творчества», судя по общепринятым критериям, речи идти вообще не может. Но как чудесен, как самобытен этот мир! Запредельные строчки типа «Пусть созвездие любви наведёт на нас мосты» (слова поэта-лауреата и пр. Андрея Дементьева) не только спокойно исполняются телерадиосолистами, но и с энтузиазмом подхватываются (особенно на припевах) тысячными массами слушателей. Это замечательно, это фантастично; иной мир, иные законы...[В международном масштабе.]
Вернёмся к изначальному вопросу. Я склонен даже дать на него положительный ответ. Неповторимость словесной стихии рока обусловлена тем обстоятельством, что это самая массовая (а), непрофессиональная (б), но тиражируемая (что отличает её от стихов в альбомах) поэзия из всех существовавших когда-либо [Поскольку больше к теме профессионального эстрадного стихосложения я не вернусь, обращаюсь с призывом: изучайте творчество Харитонова, Дербенёва, Шаферана - это куда более занятно и полезно, чем копаться в Окуджаве.].
Отсюда, именно отсюда - имманентные, наиболее характерные «видовые» черты рок-поэзии: естественность, простота, уличность. Кроме того: лексикон, основанный на разговорном языке, жаргоне. Наконец: проблематика, касающаяся «здесь и сейчас».
Однако, дела обстоят несколько сложнее. Рок-поэзия очень неоднородна. В ней сосуществуют и «академическая» струя, и масса штампов «профессиональной» массовой культуры, и чисто фольклорные, традиционные дела. Конечно, всё годится. Но вот парадокс: не очень культурный негр Чак Берри, писавший стихи с рифмами вроде «танго-мамбо», совершил переворот в мозгах, и песни его - в том числе и благодаря словам! - с кайфом распеваются до сих пор. А, скажем, Пит Синфилд [Текстовик «Кинг Кримсон» и «Эмерсон, Лэйк и Палмер».], поразивший на один сезон воображение готическими сюрреализмами, грандиозными аллегориями и пр., давно забыт и так и остался одним из сонма небесталанных подражателей титанов поэтической цивилизации - от Мильтона до Т. С. Эллиота.
Так что у рок-поэзии тоже свои законы и своя система ценностей, во многом противоположные тем, к которым мы привыкли. И глупо подходить к словам рок-песен с критериями академической литературы. Ещё глупее требовать следования этим критериям. Одна милая дама, послушав Гребенщикова [Гм, что уж говорить о Майке (с пред, стр.) (Что нового можно узнать от интеллигента?)], скисломордилась: «Примитив, джамбульщина, что вижу, то пою»...
Мне не приходилось читать Джамбула (имя мне нравится), но, кажется, петь и надо о том, что видишь.
II
Конкретнее. Вот четыре популярных стихотворца на ниве рок-мюзик. (В алфавитном порядке): Гребенщиков, Майк (так мы для краткости называем Мишу Науменко), Макаревич, Рыженко. Они очень разные: первый философичен, второй лиричен, третий дидактичен, четвёртый саркастичен. Гребенщиков и Майк тяготеют к жаргону и проблемам личным, Макаревич и Рыженко - к нормальному лексикону и проблемам, так сказать, общественным. Майк и Макаревич пишут стихи в традиционной равномерно-рифмованной манере, Б.Г. и Рыженко больше экспериментируют с формой. Пожалуй, самое главное: Макаревич и Гребенщиков в своём творчестве больше исходят из, если можно так выразиться (надеюсь, поймёте), поэтического интеллектуального самосознания, Майк и Рыженко - из конкретных жизненных ситуаций. Особенно Майк. И за это ему мерси.
Почему-то поют о чём угодно, только не о том, что с ними лично происходит. Как редко услышишь настоящую песню от первого пица! «Я» Макаревича служит или назиданием другим («Кафе «Лира»), или исполнено возвышенного пафоса («Три окна», «Свеча»), вряд ли доступного простому парню (вроде меня). Монологи Б.Г. не столь патетичны, но, всё равно, за редким исключением («Кто ты такой», «Всё, что я хочу») в них играет рефлексия и мало милой сердцу джамбульщины.
Представим себе их муз. У Б.Г. - богемная чудачка, неглупая и прихотливая. У Майка, конечно же, сладкая Н. - славная, центровая давалка, примоднённая и, натурально, пьяница. Макаревич уже тыщу лет не писал о любви и вообще о женщинах; музу его представляю себе с трудом, в виде средних лет учительницы, незлой, интеллигентной и с устоями. Муза Рыженки - слепок патологий обыденности; нечто среднее между дикторшей телевидения и продавщицей из гастронома.
Вопрос к читателям: кто из этих баб всего нам ближе? Конечно, Сладкая Н. (образ Рыженко чересчур умозрителен)! А посему сермяжная правда рока - за Майком. Нет, он не лучший поэт, но он более всего «в жанре».
Ill
Никто не снискал за последнее время столько комплиментов и, одновременно, столько ругани в свой адрес, как Майк. Уже на первом же его московском концерте часть зала исступлённо аплодировала после каждого куплета, а другая часть синхронно и с чувством свистела. Как пишут в таких случаях, «равнодушных не было»... После выступления. Бог мой!..
Люся Петрушевская сказала, что ничего лучше в жизни не слышала, и через пару дней спела по телефону сочинённый под влиянием Майка (но с её типичными героями) «Бабулькин блюз» - про то, как соседи выживают из коммунальной квартиры старушку, страдающую недержанием кала... Напротив, Макаревича (а он, кстати, выступал непосредственно перед Майком) я редко когда видел таким раздражённым и недобрым. На мой вопрос: «Ну как?» он ответил совсем несвойственными ему словами типа «хулиганство» и «безобразие». Уже на автобусной остановке, как мне рассказали, между сторонниками и противниками Майка (все они впервые услышали его за полчаса до того) произошла драка.
Дело в том, что, находясь вполне в рамках(западной!) роковой поэтической ортодоксии, Майк, вместе с тем, радикальнее любого другого порывает с существующими у нас песенными (в т.ч. и роковыми) словесными традициями. Идеалом здешних фэнов уже много лет является Макаревич. Не будем ставить ему это в вину, но он крепко вшиб в юные головы любовь к трём вещам: «серьёзности» тем (равнодушие, предательство, карьеризм и т.п.), «красивости» языка (свечи, костры, замки...) и общей символичности (аллегоричности), абстрактности (скачки, корабли с капитанами, барьеры, дома с окнами...). Гребенщиков чуть более интимен и вольнее в обращении с языком (слэнг, энглизмы), но в остальном столь же божественно возвышен и глубокомысленен, как Макаревич. Для довершения картины добавьте нетленное наследие всевозможной Окуджавы, а также Созвездие Любви.
Бедный мальчик Майк! Какую толщу добротных стереотипов приходится ему пробивать своим аденоидным голосом... Единственная явная параллель - ранний «блатной» Высоцкий («...с водки похмелье, а с Верки что взять...»). Да и того, как нетрудно заметить, любят не за исповеди младых лет, а за последовавшие маски алкоголиков и солдат, притчи о волках и конях.
Легко быть умным, легко быть серьёзным. Легко и надёжно. Трудно быть искренним, трудно быть самим собой (но возможно..). Один на сцене всегда босс - скромный вождь и учитель. Другой - не очень понятен, но полон тайны и очарования. Один - над залом, другой - далеко в стороне. Только Майк стоит среди них. Голый, как в своей ванной комнате, куда неожиданно набежало несколько сотен народу. Он демонстративно незащищён. Он позволяет себе выглядеть в песнях жалким и нелепым. Он нарочито антипатичен, даже в самых драматических ситуациях (вспомните «заземления» во «Все в порядке»: «простужен», «нечего есть», «...остался без папирос»...). И, в результате, он пожинает урожай глупых смешков и свиста нормальных ребят и девушек, у которых свои представления об искусстве. Они не хотят видеть себя; это зеркало плюёт им в глаза.[кстати, вспомним «кассовую» судьбу двух лучших фильмов прошедшего десятилетия - «Три дня Виктора Чернышова» и «Жил певчий дрозд»...]
У Майка полно посредственных песен. Он не гений; напротив, фантастический разгильдяй. Вряд ли его одного хватит на то, чтобы разогнать смурь праведного провинциализма нашей рок-поэзии. Если вам так уж дорого «разумное, доброе, вечное», то подумайте о наших потомках! Бедные чуваки, слушая современные «рок-песни», решат, что мы жили в замках и в башнях при свете свечей, не имели представления о гигиеническом сексе и портвейне, а разговаривали только о борьбе добра и зла.
Майк, первая пьяная ласточка. Он хил, но именно он подвинул Рыженко, именно он стал катализатором для варварской молодой шпаны «Удовлетворителей». Да и на Гребенщикова, парня умного, он, несомненно, произвёл большое впечатление. Остальные... пока «невинны, как младенцы; скромны, как монахи». В конце концов, это их дело. И единственное, что меня огорчает - за последние полтора года гадкий Майк написал полторы песни. Никаких поблажек этому самодовольному Козлу.[По гороскопу.]
АРТЕМ ТРОИЦКИЙ. 23.03.93.
читать дальшеПервый концерт Майка, который я устраивал… Дело было так. Я о Майке ничего не знал, об альбоме «Все Братья - Сестры» я узнал уже постфактум. Услышал я о нем от Гребенщикова, где-то весной 1980 года, уже после Тбилиси. БГ приехал в Москву и привез кассету, про которую сказал, что это поет его приятель, которого он, как сам выразился продюсирует. Там были акустические записи Майка - «Пригородный блюз», «Дрянь» и еще пара вещей. Мне эти записи страшно понравились, и, хотя я был в то время увлечен Гребенщиковым, они мне понравились больше, о чем я прямодушно Борису и сказал, чем, по-моему, его слегка смутил.
Боря очень туманно говорил, что да, это его приятель, из Ленинграда, играет, песенки пописывает, фамилии его мне не назвал, кличка - Майк. Мне же настолько полюбились эти песни, что я просто Борю затрахал, чтобы он меня с Майком познакомил, приехал с ним в Москву и так далее.
Все это произошло, когда мы планировали концерт, который состоялся в Северном Чертаново, мини-фестивальчик, где были Никольский, «Последний шанс», «Аквариум», по-моему, Макаревич, и сольным номером там был Майк. Состоялся он в октябре 1980 года. Это было не только первое выступление Майка в Москве, но, как Майк меня потом уверял, вообще первое публичное выступление Майка с собственной программой. До этого он играл только в квартирной обстановке. Впервые он играл на достаточно большом зале. И впервые это было электричество, ведь ему аккомпанировал «Аквариум», и довольно неплохо.
Боря очень туманно говорил, что да, это его приятель, из Ленинграда, играет, песенки пописывает, фамилии его мне не назвал, кличка - Майк. Мне же настолько полюбились эти песни, что я просто Борю затрахал, чтобы он меня с Майком познакомил, приехал с ним в Москву и так далее.
Все это произошло, когда мы планировали концерт, который состоялся в Северном Чертаново, мини-фестивальчик, где были Никольский, «Последний шанс», «Аквариум», по-моему, Макаревич, и сольным номером там был Майк. Состоялся он в октябре 1980 года. Это было не только первое выступление Майка в Москве, но, как Майк меня потом уверял, вообще первое публичное выступление Майка с собственной программой. До этого он играл только в квартирной обстановке. Впервые он играл на достаточно большом зале. И впервые это было электричество, ведь ему аккомпанировал «Аквариум», и довольно неплохо.
Честно говоря, я абсолютно не помню, каким образом я с Майком познакомился, при каких обстоятельствах я его впервые увидел и каким было первое впечатление. Реально я его помню уже на сцене, конечно. Я произнес там вступительное слово, которое звучало, как будто я был хорошо знаком с его творчеством; на самом деле это было не так, все ограничивалось той самой пленкой. Концерт был, конечно, феноменальный, потому что Майк в большей степени, чем Гребенщиков, нес в себе эту стопроцентную рок-н-ролльную эстетику, которой у нас до тех пор не было. И, если к философствованию и поэтике у нас уже привыкли с подачи Макаревича, Романова и других, то вот такого лобового плакатного приземленного рок-н-ролла у нас не слышал никто вообще. У Рыженко тогда таких песен не было, а ДК и других групп не существовало еще и в зародыше. Так что Майк был абсолютным пионером в этой области.
Реакция на этот концерт была уникальной. При том, что публика была достаточно рафинированной, в зале творилось Нечто, и после выхода все продолжали спорить. А кто-то там даже подрался, была какая-то драчка между людьми, которые Майка восприняли, и людьми, которых он возмутил. Опять же публика была не урловая, а дрались там интеллигенты с интеллигентами, как это бывает при каких-то литературных спорах. Очень обломался Макаревич - был недоброжелателен, огорчен и раздражен. Майк же совершенно на это не рассчитывал, он жил в этом мире, а у людей был шок.
Второй важный концерт - первый полноценный концерт «Зоопарка», был осенью 1981 года в ДК «Москворечье». Они играли на аппарате «Машины времени», которая была поставлена туда без ведома Макаревича (как обычно), шла звукозапись, и альбом «Зоопарка» «Блюз де Моску» - собственно и есть запись этого выступления.
Помню еще концерт на Юго-западе, где мы подрались с Осетинским. Мое общение с Майком тогда осложнялось присутствием этого дегенерата Осетинского, который при симпатии Майка к алкоголю взял его в оборот очень плотно. Как раз в это время он написал «Блюз де Моску N2» со словами: «Это слишком похоже на лесть, Эй, Борис, что мы делаем здесь?» Майка очень удивляла реакция на его успех, он был к этому не готов и совершенно к этому не стремился. Все получилось совершенно помимо его воли.
После я еще несколько раз бывал на концертах «Зоопарка», их устраивали уже другие люди; короче, «Зоопарк» пошел в раскрутку по тогдашним нашим концертным организаторам. Общались мы в основном в Питере. Я слушал «Зоопарк» на ленинградских фестивалях, довольно часто заходил к Майку в гости, несколько раз мы с ним встречались на квартире Коли Васина, куда он очень часто захаживал, но я не помню, чтобы он там пел какие-то песни. Вообще у него не было такой привычки, как у БГ и многих других - при первой подвернувшейся возможности схватиться за гитару и что-нибудь спеть. По-моему, для него было важнее посидеть, выпить, пообщаться; он вообще никогда не выпячивал свое присутствие, в отличие от других рокеров, у которых такое позерство в крови. Он был действительно скромным и застенчивым человеком, без всякого наигрыша, без всякого желания понравиться, и, мне кажется, что в его отношении к собственному творчеству всегда присутствовала какая-то доля самоиронии. Я не думаю, что он воспринимал себя так же серьезно, как Цой или Гребенщиков. Это здоровое отношение к собственной личности, хотя оно и не совсем вяжется с рок-н-ролльным пафосом.
Во второй половине 80-х я стал меньше слушать «Зоопарк». Дело ведь вот в чем: у каждой творческой личности свой модус; есть творческие личности развивающиеся, есть творческие люди, которые сознательно имитируют процесс развития и пытаются писать новые песни, даже если они не очень-то пишутся, а у Майка этого не было, он был естественным человеком. И в какой-то момент, где-то в 84-85 гг., он исчерпал себя как автор, сказал практически все, что он хотел сказать, и уже только ретранслировал те образы и идеи, которые у него были, а они были почерпнуты по большей части из англо-американского рока. По-моему, ему было просто не слишком интересно сочинять дальше. Вымучивать это из себя ему не хотелось, а может быть, и не очень получалось; хотя я уверен, что на автопилоте он сочинил некоторое количество песен - все эти «Буги-вуги», «Трезвость - норма жизни». Это все песни, которые можно сочинить, и не проникаясь большим вдохновением, так скажем.
Во второй половине 80-х я стал меньше слушать «Зоопарк». Дело ведь вот в чем: у каждой творческой личности свой модус; есть творческие личности развивающиеся, есть творческие люди, которые сознательно имитируют процесс развития и пытаются писать новые песни, даже если они не очень-то пишутся, а у Майка этого не было, он был естественным человеком. И в какой-то момент, где-то в 84-85 гг., он исчерпал себя как автор, сказал практически все, что он хотел сказать, и уже только ретранслировал те образы и идеи, которые у него были, а они были почерпнуты по большей части из англо-американского рока. По-моему, ему было просто не слишком интересно сочинять дальше. Вымучивать это из себя ему не хотелось, а может быть, и не очень получалось; хотя я уверен, что на автопилоте он сочинил некоторое количество песен - все эти «Буги-вуги», «Трезвость - норма жизни». Это все песни, которые можно сочинить, и не проникаясь большим вдохновением, так скажем.
Я помню, что темы наших с ним разговоров, долгих и достаточно скучных, вращались в основном вокруг наших любимых западных артистов, пластинок и той музыки, не своей, не российской. Во всяком случае, я совершенно не могу себе представить, как бы мы могли обсуждать с Майком песни Макаревича или Гребенщикова или спорить о достоинствах ансамбля «Наутилус Помпилиус»; то есть это было настолько далеко от круга интересов Майка, что дальше некуда. Хотя, в отличие от всяких желчных личностей, включая меня, он относился ко всем очень по-доброму, и я не помню, чтобы он о ком-то язвительно или плохо отзывался. Если ему что-то не нравилось, он молчал или просто махал рукой, что означало «ну его на фиг, это просто не стоит того».
Кстати, у него были какие-то странные любимчики, которые кроме него никому, по-моему, не нравились, типа группы «Почта» или бит-квартета «Секрет», то есть близкие ему по каким-то сентиментальным совпадениям люди; вот о них он мог говорить, ставить записи. Я помню, что первые записи «Секрета» мне поставил Майк, сказав, что это его протеже, хорошие ребята, и это то, что ему в Питере нравится больше всего.
Что касается финала… У музыкантов, особенно у рок-лидеров, есть такой внутренний стержень, внутренний азарт, который постоянно заставляет что-то делать, заставляет, сжав зубы и скрипя сердце, писать непишущиеся песни, потому что они должны, они чувствуют себя словно бы на котурнах, они знают, что поклонники от них чего-то ждут, что девушки стоят у сцены и так далее… А у Майка этого не было. Он по природе и по внутреннему мироощущению не был рок-звездой. И поэтому он не стремился ломать, подгонять себя, идти вперед, неизвестно куда, у него не было стимула.
Я могу себе представить, что все эти халтурно-часовые концерты во второй половине 80-х годов, о которых я слышал очень плохие отзывы, и в самом деле были для Майка халтурой. Это ведь не было его любимым предприятием, он не кайфовал от собственной звездности. А если этого нет, то, собственно, зачем же это делать?
И тут, естественно, были два варианта. Или просто тихо как-то от всего этого отойти, или углубиться в себя, писать какую-то музыку для себя, путь, условно говоря, Сида Баррета. А с Майком было, видимо, так, что наедине с собой или наедине с женой ему не работалось. Пожинать плоды рано пришедшей славы ему, наверное, было муторно, и делал он это в силу инерции и ради денег. Реального творческого процесса у него внутри не происходило, а если и происходил, то скорее тлел. Скажем, плодовитый Боря способен в любой ситуации писать песни, то есть они из него выскакивают с регулярностью отправления естественной потребности. Майк же писал по одной приличной песне. В конце концов к 90-му году у него несколько таких песен накопилось: «Выстрелы», например, хотя мне кажется, что они значительно слабее, чем те, что он писал в начале 80-х.
Вообще я считаю, что до 1984 года никто из наших рокеров не написал такого количества классных песен, как Майк. Позже, так сказать, по валовому показателю его догнали и Гребенщиков, и Мамонов, и Шумов; но на то время, я считаю, огромная часть классических песен нашего рока написана именно Майком.
Мои самые любимые песни Майка - «Старые раны» (может быть, самая любимая), почти все песни с альбома «Белая полоса», за исключением одной или двух; вообще я считаю, что это блестящий рок-н-ролльный альбом; мне очень нравится «Уездный город N». Она, конечно, абсолютно нелепая, но что-то в ней есть, что меня лично очень цепляет. Несколько песен с «55», особенно «Белая ночь, белое тепло». Ранние конечно, «Пригородный блюз», «Сладкая N», «Когда я знал тебя совсем другой». Проще сказать, какие песни я у Майка не люблю - это рок-н-ролльчики, взятые в репертуар хитрого бит-квартета «Секрет», и несколько баллад.
К сопровождающей группе Майка я не относился никак. То есть, если с музыкантами «Аквариума» я общался так же, как с Борисом, а с некоторыми у меня были даже более теплые отношения, то группу Майка я совсем не знал, не помню, как их зовут, плохо помню, как они выглядят. Я говорю это не для того, чтобы как-то их обидеть, а просто так сложилось. Мне кажется, что люди в «Зоопарке» были в чем-то похожи на Майка - они не стремились в тусовку, не стремились выделиться, не навязывали себя в качестве интересных собеседников или крутых музыкантов. Работяги без претензий и амбиций - в этом смысле Майк вписывался в свой состав достаточно органично. Я думаю, что с пижонами, типа «Аквариума» или «Кино», он бы просто не сыгрался, они бы его страшно раздражали и в конце концов задавили бы своей амбициозностью.
На московскую рок-сцену 80-х годов «Зоопарк» оказал большее влияние, чем «Аквариум». Если не считать, в сущности, малоизвестных, культовых групп, типа «ДЦО», единственной московской группой, которая восприняла вибрации «Аквариума», была группа «Крематорий». Что касается Майка, то его песни оказали большее, если не решающее влияние на довольно широкий спектр московских музыкантов. Я слышал совершенно восторженные отзывы о нем, например, со стороны Кузьмина. Кузьмин в те годы был достаточно передовым музыкантом и у него была хорошая группа, так вот он находился под огромным влиянием Майка и считал его просто своим кумиром. Точно так же, единственный, о ком отзывался с уважением Вася Шумов (а он не любил Питер вообще), был Майк. Мне трудно судить, в какой степени песни Майка повлияли на творчество Кузьмина, Шумова или Мамонова, но то, что повлияли, это точно, потому что Майк шел не какими-то кривыми дорожками рок-лирики, а по рок-н-ролльному мейнстриму. Я уверен, что влияние Майка непреходящее, потому что это базис. Как базис, который создал Чак Берри - если ты хотя бы одной ногой на нем не стоишь, то это вообще не рок-н-ролл.
В общении же Майк был очень милый человек, и мне не хотелось бы рассусоливать эту тему. Просто никаких смешных, неординарных или драматических событий у меня с Майком не связано. Я не могу вспомнить ни одного пьяного анекдота, который был бы связан с Майком, никаких ночных разговоров с ним; он на самом деле был очень душевным и скромным человеком. Это не рок-н-ролльные качества, и в этом удивительный парадокс его личности. Человек, очень далекий от поверхностного пафоса рок-н-ролла, больше других пропитал рок-н-ролльным чувством свои песни. Он один из немногих людей, к которым у меня никогда не было чисто человеческих претензий. Творческие - были, я ему об этом говорил, но он воспринимал это очень незлобиво. И вообще, в человеческом смысле он был очень добрым, что в нашей рок-тусовке большая редкость.
В связи с Майком приходит на ум Джек Керуак, признанный вождь поколения битников - так же, как и Майк, обделенный воображением, но обладающий острым глазом и умеющий быть честным и искренним человек, очень близкий по духу Майку (и любимый его писатель), хотя, конечно, развернувшийся куда мощнее и шире.
Его знаменитый роман «На дороге» - это некий Кусок Жизни, прикинувшийся литературой; сумасшедшее ощущение новизны всего, что есть в романе, от самого путешествия героя до какой-нибудь брезентовой сумки или мексиканских говнодавов, похожих на ананасные корочки, снимает момент словесности романа: слова только вспомогательны. Каждая деталь заряжена чем-то особенным, потому что она прожита, и вопрос «как сделан роман» просто снимается.
Сквозь страницы проглядывает сама натура, которую автор и положил на лист в сыром виде, потому что жизнь для него куда важнее того, что может дать воображение или работа со словом. У Майка в том же сыром виде кладутся в песню самые дурацкие подробности рокерского житья-бытья: и медленно за каждой песней вырастает посторонняя для тебя жизнь:
Кто выпил все пиво, что было в моем доме? Растафара.
Кто съел весь мой завтрак, не сказав мне спасибо? Натти Дредда.
Здесь самое важное - точность; это единственный критерий, единственный момент собственно поэтики. Чуть только Майк отступает от точности - тут же идет лажа. Слушая его, я верю, что окно было распахнуто у него в комнате, и что насморк был верю, а денег на такси не было, и хреново было, как никогда, и, конечно, «как бы я хотел, чтобы ты была здесь». Но что бывает тогда, когда вещи перестают ощущаться первыми, когда от них отлетает дух новизны, и ты оказываешься посреди какой-то свалки? Когда все, что пело само, вдруг утратило голоса, и все милые подробности кажутся мертвым грузом?
Я прослушал залпом все пять альбомов Майка и мне стало страшно: как наглядно изначальное светлое ядро обрастает посторонними ракушками, как зримо оседает тяжесть, и растрачивается огонь, как нарастает лирическая лень, приблизительные словесные решения, как теряется изобретательность, как подводит вкус все чаще и чаще...
С какой-то плакатной наглядностью Майк явил собой нашу общую слабость по отношению ко времени. И именно Майк первым из наших рокеров сошел с дистанции, потому что его вещи крепко впаяны в ТО, ушедшее время - и что оставалось ему делать, когда дух отлетел от его вещей, когда и портвейн стал другим, и вся предметная реальность вдруг показалась жалкой, убогой...
Застигнутые врасплох новым временем, вещи застыли в беспамятстве, прежде, чем осесть в лавке старьевщика...
Дядюшка Ко (Артем Троицкий).
ПЕСНИ ГОРОДСКИХ ВОЛЬЕРОВ. (М. НАУМЕНКО И ДРУГИЕ).
читать дальшеСуществует ли рок-поэзия? Не просто как рифмованные слова, которые поют, а как отдельное явление, обладающее своей спецификой.
Скажем, в джазе достаточно сильна вокальная традиция, но джазовой поэзии нет. Битниковские штучки Гинзберга-Ферлингетти сочинены «по поводу» и непосредственно к «телу» джаза имеют не больше отношения, чем популярные джазовые эссе Кортасара.
Другой, более спорный пример - КСП. Я считаю, что КСП тоже не породил своей поэзии. Во-первых, потому что в «лучших» традициях этого движения - заимствовать стихи у прошлых и здравствующих знаменитостей. Во-вторых, то, что создаётся в оригинале, как правило, не ново и ублюдочно лексикон от символистов, настроение от Есенина, плюс синдром романтики дальних дорог, королей, свеч и т.п.
Заметьте: я не говорю о качестве и коэффициенте десяти авторов. Меня интересует только факт наличия (отсутствия) чего-то специального. В современной эстрадной песенной поэзии (текстовке) - пример обратного рода - о «качестве творчества», судя по общепринятым критериям, речи идти вообще не может. Но как чудесен, как самобытен этот мир! Запредельные строчки типа «Пусть созвездие любви наведёт на нас мосты» (слова поэта-лауреата и пр. Андрея Дементьева) не только спокойно исполняются телерадиосолистами, но и с энтузиазмом подхватываются (особенно на припевах) тысячными массами слушателей. Это замечательно, это фантастично; иной мир, иные законы...[В международном масштабе.]
Вернёмся к изначальному вопросу. Я склонен даже дать на него положительный ответ. Неповторимость словесной стихии рока обусловлена тем обстоятельством, что это самая массовая (а), непрофессиональная (б), но тиражируемая (что отличает её от стихов в альбомах) поэзия из всех существовавших когда-либо [Поскольку больше к теме профессионального эстрадного стихосложения я не вернусь, обращаюсь с призывом: изучайте творчество Харитонова, Дербенёва, Шаферана - это куда более занятно и полезно, чем копаться в Окуджаве.].
Отсюда, именно отсюда - имманентные, наиболее характерные «видовые» черты рок-поэзии: естественность, простота, уличность. Кроме того: лексикон, основанный на разговорном языке, жаргоне. Наконец: проблематика, касающаяся «здесь и сейчас».
Однако, дела обстоят несколько сложнее. Рок-поэзия очень неоднородна. В ней сосуществуют и «академическая» струя, и масса штампов «профессиональной» массовой культуры, и чисто фольклорные, традиционные дела. Конечно, всё годится. Но вот парадокс: не очень культурный негр Чак Берри, писавший стихи с рифмами вроде «танго-мамбо», совершил переворот в мозгах, и песни его - в том числе и благодаря словам! - с кайфом распеваются до сих пор. А, скажем, Пит Синфилд [Текстовик «Кинг Кримсон» и «Эмерсон, Лэйк и Палмер».], поразивший на один сезон воображение готическими сюрреализмами, грандиозными аллегориями и пр., давно забыт и так и остался одним из сонма небесталанных подражателей титанов поэтической цивилизации - от Мильтона до Т. С. Эллиота.
Так что у рок-поэзии тоже свои законы и своя система ценностей, во многом противоположные тем, к которым мы привыкли. И глупо подходить к словам рок-песен с критериями академической литературы. Ещё глупее требовать следования этим критериям. Одна милая дама, послушав Гребенщикова [Гм, что уж говорить о Майке (с пред, стр.) (Что нового можно узнать от интеллигента?)], скисломордилась: «Примитив, джамбульщина, что вижу, то пою»...
Мне не приходилось читать Джамбула (имя мне нравится), но, кажется, петь и надо о том, что видишь.
II
Конкретнее. Вот четыре популярных стихотворца на ниве рок-мюзик. (В алфавитном порядке): Гребенщиков, Майк (так мы для краткости называем Мишу Науменко), Макаревич, Рыженко. Они очень разные: первый философичен, второй лиричен, третий дидактичен, четвёртый саркастичен. Гребенщиков и Майк тяготеют к жаргону и проблемам личным, Макаревич и Рыженко - к нормальному лексикону и проблемам, так сказать, общественным. Майк и Макаревич пишут стихи в традиционной равномерно-рифмованной манере, Б.Г. и Рыженко больше экспериментируют с формой. Пожалуй, самое главное: Макаревич и Гребенщиков в своём творчестве больше исходят из, если можно так выразиться (надеюсь, поймёте), поэтического интеллектуального самосознания, Майк и Рыженко - из конкретных жизненных ситуаций. Особенно Майк. И за это ему мерси.
Почему-то поют о чём угодно, только не о том, что с ними лично происходит. Как редко услышишь настоящую песню от первого пица! «Я» Макаревича служит или назиданием другим («Кафе «Лира»), или исполнено возвышенного пафоса («Три окна», «Свеча»), вряд ли доступного простому парню (вроде меня). Монологи Б.Г. не столь патетичны, но, всё равно, за редким исключением («Кто ты такой», «Всё, что я хочу») в них играет рефлексия и мало милой сердцу джамбульщины.
Представим себе их муз. У Б.Г. - богемная чудачка, неглупая и прихотливая. У Майка, конечно же, сладкая Н. - славная, центровая давалка, примоднённая и, натурально, пьяница. Макаревич уже тыщу лет не писал о любви и вообще о женщинах; музу его представляю себе с трудом, в виде средних лет учительницы, незлой, интеллигентной и с устоями. Муза Рыженки - слепок патологий обыденности; нечто среднее между дикторшей телевидения и продавщицей из гастронома.
Вопрос к читателям: кто из этих баб всего нам ближе? Конечно, Сладкая Н. (образ Рыженко чересчур умозрителен)! А посему сермяжная правда рока - за Майком. Нет, он не лучший поэт, но он более всего «в жанре».
Ill
Никто не снискал за последнее время столько комплиментов и, одновременно, столько ругани в свой адрес, как Майк. Уже на первом же его московском концерте часть зала исступлённо аплодировала после каждого куплета, а другая часть синхронно и с чувством свистела. Как пишут в таких случаях, «равнодушных не было»... После выступления. Бог мой!..
Люся Петрушевская сказала, что ничего лучше в жизни не слышала, и через пару дней спела по телефону сочинённый под влиянием Майка (но с её типичными героями) «Бабулькин блюз» - про то, как соседи выживают из коммунальной квартиры старушку, страдающую недержанием кала... Напротив, Макаревича (а он, кстати, выступал непосредственно перед Майком) я редко когда видел таким раздражённым и недобрым. На мой вопрос: «Ну как?» он ответил совсем несвойственными ему словами типа «хулиганство» и «безобразие». Уже на автобусной остановке, как мне рассказали, между сторонниками и противниками Майка (все они впервые услышали его за полчаса до того) произошла драка.
Дело в том, что, находясь вполне в рамках(западной!) роковой поэтической ортодоксии, Майк, вместе с тем, радикальнее любого другого порывает с существующими у нас песенными (в т.ч. и роковыми) словесными традициями. Идеалом здешних фэнов уже много лет является Макаревич. Не будем ставить ему это в вину, но он крепко вшиб в юные головы любовь к трём вещам: «серьёзности» тем (равнодушие, предательство, карьеризм и т.п.), «красивости» языка (свечи, костры, замки...) и общей символичности (аллегоричности), абстрактности (скачки, корабли с капитанами, барьеры, дома с окнами...). Гребенщиков чуть более интимен и вольнее в обращении с языком (слэнг, энглизмы), но в остальном столь же божественно возвышен и глубокомысленен, как Макаревич. Для довершения картины добавьте нетленное наследие всевозможной Окуджавы, а также Созвездие Любви.
Бедный мальчик Майк! Какую толщу добротных стереотипов приходится ему пробивать своим аденоидным голосом... Единственная явная параллель - ранний «блатной» Высоцкий («...с водки похмелье, а с Верки что взять...»). Да и того, как нетрудно заметить, любят не за исповеди младых лет, а за последовавшие маски алкоголиков и солдат, притчи о волках и конях.
Легко быть умным, легко быть серьёзным. Легко и надёжно. Трудно быть искренним, трудно быть самим собой (но возможно..). Один на сцене всегда босс - скромный вождь и учитель. Другой - не очень понятен, но полон тайны и очарования. Один - над залом, другой - далеко в стороне. Только Майк стоит среди них. Голый, как в своей ванной комнате, куда неожиданно набежало несколько сотен народу. Он демонстративно незащищён. Он позволяет себе выглядеть в песнях жалким и нелепым. Он нарочито антипатичен, даже в самых драматических ситуациях (вспомните «заземления» во «Все в порядке»: «простужен», «нечего есть», «...остался без папирос»...). И, в результате, он пожинает урожай глупых смешков и свиста нормальных ребят и девушек, у которых свои представления об искусстве. Они не хотят видеть себя; это зеркало плюёт им в глаза.[кстати, вспомним «кассовую» судьбу двух лучших фильмов прошедшего десятилетия - «Три дня Виктора Чернышова» и «Жил певчий дрозд»...]
У Майка полно посредственных песен. Он не гений; напротив, фантастический разгильдяй. Вряд ли его одного хватит на то, чтобы разогнать смурь праведного провинциализма нашей рок-поэзии. Если вам так уж дорого «разумное, доброе, вечное», то подумайте о наших потомках! Бедные чуваки, слушая современные «рок-песни», решат, что мы жили в замках и в башнях при свете свечей, не имели представления о гигиеническом сексе и портвейне, а разговаривали только о борьбе добра и зла.
Майк, первая пьяная ласточка. Он хил, но именно он подвинул Рыженко, именно он стал катализатором для варварской молодой шпаны «Удовлетворителей». Да и на Гребенщикова, парня умного, он, несомненно, произвёл большое впечатление. Остальные... пока «невинны, как младенцы; скромны, как монахи». В конце концов, это их дело. И единственное, что меня огорчает - за последние полтора года гадкий Майк написал полторы песни. Никаких поблажек этому самодовольному Козлу.[По гороскопу.]
АРТЕМ ТРОИЦКИЙ. 23.03.93.
читать дальшеПервый концерт Майка, который я устраивал… Дело было так. Я о Майке ничего не знал, об альбоме «Все Братья - Сестры» я узнал уже постфактум. Услышал я о нем от Гребенщикова, где-то весной 1980 года, уже после Тбилиси. БГ приехал в Москву и привез кассету, про которую сказал, что это поет его приятель, которого он, как сам выразился продюсирует. Там были акустические записи Майка - «Пригородный блюз», «Дрянь» и еще пара вещей. Мне эти записи страшно понравились, и, хотя я был в то время увлечен Гребенщиковым, они мне понравились больше, о чем я прямодушно Борису и сказал, чем, по-моему, его слегка смутил.
Боря очень туманно говорил, что да, это его приятель, из Ленинграда, играет, песенки пописывает, фамилии его мне не назвал, кличка - Майк. Мне же настолько полюбились эти песни, что я просто Борю затрахал, чтобы он меня с Майком познакомил, приехал с ним в Москву и так далее.
Все это произошло, когда мы планировали концерт, который состоялся в Северном Чертаново, мини-фестивальчик, где были Никольский, «Последний шанс», «Аквариум», по-моему, Макаревич, и сольным номером там был Майк. Состоялся он в октябре 1980 года. Это было не только первое выступление Майка в Москве, но, как Майк меня потом уверял, вообще первое публичное выступление Майка с собственной программой. До этого он играл только в квартирной обстановке. Впервые он играл на достаточно большом зале. И впервые это было электричество, ведь ему аккомпанировал «Аквариум», и довольно неплохо.
Боря очень туманно говорил, что да, это его приятель, из Ленинграда, играет, песенки пописывает, фамилии его мне не назвал, кличка - Майк. Мне же настолько полюбились эти песни, что я просто Борю затрахал, чтобы он меня с Майком познакомил, приехал с ним в Москву и так далее.
Все это произошло, когда мы планировали концерт, который состоялся в Северном Чертаново, мини-фестивальчик, где были Никольский, «Последний шанс», «Аквариум», по-моему, Макаревич, и сольным номером там был Майк. Состоялся он в октябре 1980 года. Это было не только первое выступление Майка в Москве, но, как Майк меня потом уверял, вообще первое публичное выступление Майка с собственной программой. До этого он играл только в квартирной обстановке. Впервые он играл на достаточно большом зале. И впервые это было электричество, ведь ему аккомпанировал «Аквариум», и довольно неплохо.
Честно говоря, я абсолютно не помню, каким образом я с Майком познакомился, при каких обстоятельствах я его впервые увидел и каким было первое впечатление. Реально я его помню уже на сцене, конечно. Я произнес там вступительное слово, которое звучало, как будто я был хорошо знаком с его творчеством; на самом деле это было не так, все ограничивалось той самой пленкой. Концерт был, конечно, феноменальный, потому что Майк в большей степени, чем Гребенщиков, нес в себе эту стопроцентную рок-н-ролльную эстетику, которой у нас до тех пор не было. И, если к философствованию и поэтике у нас уже привыкли с подачи Макаревича, Романова и других, то вот такого лобового плакатного приземленного рок-н-ролла у нас не слышал никто вообще. У Рыженко тогда таких песен не было, а ДК и других групп не существовало еще и в зародыше. Так что Майк был абсолютным пионером в этой области.
Реакция на этот концерт была уникальной. При том, что публика была достаточно рафинированной, в зале творилось Нечто, и после выхода все продолжали спорить. А кто-то там даже подрался, была какая-то драчка между людьми, которые Майка восприняли, и людьми, которых он возмутил. Опять же публика была не урловая, а дрались там интеллигенты с интеллигентами, как это бывает при каких-то литературных спорах. Очень обломался Макаревич - был недоброжелателен, огорчен и раздражен. Майк же совершенно на это не рассчитывал, он жил в этом мире, а у людей был шок.
Второй важный концерт - первый полноценный концерт «Зоопарка», был осенью 1981 года в ДК «Москворечье». Они играли на аппарате «Машины времени», которая была поставлена туда без ведома Макаревича (как обычно), шла звукозапись, и альбом «Зоопарка» «Блюз де Моску» - собственно и есть запись этого выступления.
Помню еще концерт на Юго-западе, где мы подрались с Осетинским. Мое общение с Майком тогда осложнялось присутствием этого дегенерата Осетинского, который при симпатии Майка к алкоголю взял его в оборот очень плотно. Как раз в это время он написал «Блюз де Моску N2» со словами: «Это слишком похоже на лесть, Эй, Борис, что мы делаем здесь?» Майка очень удивляла реакция на его успех, он был к этому не готов и совершенно к этому не стремился. Все получилось совершенно помимо его воли.
После я еще несколько раз бывал на концертах «Зоопарка», их устраивали уже другие люди; короче, «Зоопарк» пошел в раскрутку по тогдашним нашим концертным организаторам. Общались мы в основном в Питере. Я слушал «Зоопарк» на ленинградских фестивалях, довольно часто заходил к Майку в гости, несколько раз мы с ним встречались на квартире Коли Васина, куда он очень часто захаживал, но я не помню, чтобы он там пел какие-то песни. Вообще у него не было такой привычки, как у БГ и многих других - при первой подвернувшейся возможности схватиться за гитару и что-нибудь спеть. По-моему, для него было важнее посидеть, выпить, пообщаться; он вообще никогда не выпячивал свое присутствие, в отличие от других рокеров, у которых такое позерство в крови. Он был действительно скромным и застенчивым человеком, без всякого наигрыша, без всякого желания понравиться, и, мне кажется, что в его отношении к собственному творчеству всегда присутствовала какая-то доля самоиронии. Я не думаю, что он воспринимал себя так же серьезно, как Цой или Гребенщиков. Это здоровое отношение к собственной личности, хотя оно и не совсем вяжется с рок-н-ролльным пафосом.
Во второй половине 80-х я стал меньше слушать «Зоопарк». Дело ведь вот в чем: у каждой творческой личности свой модус; есть творческие личности развивающиеся, есть творческие люди, которые сознательно имитируют процесс развития и пытаются писать новые песни, даже если они не очень-то пишутся, а у Майка этого не было, он был естественным человеком. И в какой-то момент, где-то в 84-85 гг., он исчерпал себя как автор, сказал практически все, что он хотел сказать, и уже только ретранслировал те образы и идеи, которые у него были, а они были почерпнуты по большей части из англо-американского рока. По-моему, ему было просто не слишком интересно сочинять дальше. Вымучивать это из себя ему не хотелось, а может быть, и не очень получалось; хотя я уверен, что на автопилоте он сочинил некоторое количество песен - все эти «Буги-вуги», «Трезвость - норма жизни». Это все песни, которые можно сочинить, и не проникаясь большим вдохновением, так скажем.
Во второй половине 80-х я стал меньше слушать «Зоопарк». Дело ведь вот в чем: у каждой творческой личности свой модус; есть творческие личности развивающиеся, есть творческие люди, которые сознательно имитируют процесс развития и пытаются писать новые песни, даже если они не очень-то пишутся, а у Майка этого не было, он был естественным человеком. И в какой-то момент, где-то в 84-85 гг., он исчерпал себя как автор, сказал практически все, что он хотел сказать, и уже только ретранслировал те образы и идеи, которые у него были, а они были почерпнуты по большей части из англо-американского рока. По-моему, ему было просто не слишком интересно сочинять дальше. Вымучивать это из себя ему не хотелось, а может быть, и не очень получалось; хотя я уверен, что на автопилоте он сочинил некоторое количество песен - все эти «Буги-вуги», «Трезвость - норма жизни». Это все песни, которые можно сочинить, и не проникаясь большим вдохновением, так скажем.
Я помню, что темы наших с ним разговоров, долгих и достаточно скучных, вращались в основном вокруг наших любимых западных артистов, пластинок и той музыки, не своей, не российской. Во всяком случае, я совершенно не могу себе представить, как бы мы могли обсуждать с Майком песни Макаревича или Гребенщикова или спорить о достоинствах ансамбля «Наутилус Помпилиус»; то есть это было настолько далеко от круга интересов Майка, что дальше некуда. Хотя, в отличие от всяких желчных личностей, включая меня, он относился ко всем очень по-доброму, и я не помню, чтобы он о ком-то язвительно или плохо отзывался. Если ему что-то не нравилось, он молчал или просто махал рукой, что означало «ну его на фиг, это просто не стоит того».
Кстати, у него были какие-то странные любимчики, которые кроме него никому, по-моему, не нравились, типа группы «Почта» или бит-квартета «Секрет», то есть близкие ему по каким-то сентиментальным совпадениям люди; вот о них он мог говорить, ставить записи. Я помню, что первые записи «Секрета» мне поставил Майк, сказав, что это его протеже, хорошие ребята, и это то, что ему в Питере нравится больше всего.
Что касается финала… У музыкантов, особенно у рок-лидеров, есть такой внутренний стержень, внутренний азарт, который постоянно заставляет что-то делать, заставляет, сжав зубы и скрипя сердце, писать непишущиеся песни, потому что они должны, они чувствуют себя словно бы на котурнах, они знают, что поклонники от них чего-то ждут, что девушки стоят у сцены и так далее… А у Майка этого не было. Он по природе и по внутреннему мироощущению не был рок-звездой. И поэтому он не стремился ломать, подгонять себя, идти вперед, неизвестно куда, у него не было стимула.
Я могу себе представить, что все эти халтурно-часовые концерты во второй половине 80-х годов, о которых я слышал очень плохие отзывы, и в самом деле были для Майка халтурой. Это ведь не было его любимым предприятием, он не кайфовал от собственной звездности. А если этого нет, то, собственно, зачем же это делать?
И тут, естественно, были два варианта. Или просто тихо как-то от всего этого отойти, или углубиться в себя, писать какую-то музыку для себя, путь, условно говоря, Сида Баррета. А с Майком было, видимо, так, что наедине с собой или наедине с женой ему не работалось. Пожинать плоды рано пришедшей славы ему, наверное, было муторно, и делал он это в силу инерции и ради денег. Реального творческого процесса у него внутри не происходило, а если и происходил, то скорее тлел. Скажем, плодовитый Боря способен в любой ситуации писать песни, то есть они из него выскакивают с регулярностью отправления естественной потребности. Майк же писал по одной приличной песне. В конце концов к 90-му году у него несколько таких песен накопилось: «Выстрелы», например, хотя мне кажется, что они значительно слабее, чем те, что он писал в начале 80-х.
Вообще я считаю, что до 1984 года никто из наших рокеров не написал такого количества классных песен, как Майк. Позже, так сказать, по валовому показателю его догнали и Гребенщиков, и Мамонов, и Шумов; но на то время, я считаю, огромная часть классических песен нашего рока написана именно Майком.
Мои самые любимые песни Майка - «Старые раны» (может быть, самая любимая), почти все песни с альбома «Белая полоса», за исключением одной или двух; вообще я считаю, что это блестящий рок-н-ролльный альбом; мне очень нравится «Уездный город N». Она, конечно, абсолютно нелепая, но что-то в ней есть, что меня лично очень цепляет. Несколько песен с «55», особенно «Белая ночь, белое тепло». Ранние конечно, «Пригородный блюз», «Сладкая N», «Когда я знал тебя совсем другой». Проще сказать, какие песни я у Майка не люблю - это рок-н-ролльчики, взятые в репертуар хитрого бит-квартета «Секрет», и несколько баллад.
К сопровождающей группе Майка я не относился никак. То есть, если с музыкантами «Аквариума» я общался так же, как с Борисом, а с некоторыми у меня были даже более теплые отношения, то группу Майка я совсем не знал, не помню, как их зовут, плохо помню, как они выглядят. Я говорю это не для того, чтобы как-то их обидеть, а просто так сложилось. Мне кажется, что люди в «Зоопарке» были в чем-то похожи на Майка - они не стремились в тусовку, не стремились выделиться, не навязывали себя в качестве интересных собеседников или крутых музыкантов. Работяги без претензий и амбиций - в этом смысле Майк вписывался в свой состав достаточно органично. Я думаю, что с пижонами, типа «Аквариума» или «Кино», он бы просто не сыгрался, они бы его страшно раздражали и в конце концов задавили бы своей амбициозностью.
На московскую рок-сцену 80-х годов «Зоопарк» оказал большее влияние, чем «Аквариум». Если не считать, в сущности, малоизвестных, культовых групп, типа «ДЦО», единственной московской группой, которая восприняла вибрации «Аквариума», была группа «Крематорий». Что касается Майка, то его песни оказали большее, если не решающее влияние на довольно широкий спектр московских музыкантов. Я слышал совершенно восторженные отзывы о нем, например, со стороны Кузьмина. Кузьмин в те годы был достаточно передовым музыкантом и у него была хорошая группа, так вот он находился под огромным влиянием Майка и считал его просто своим кумиром. Точно так же, единственный, о ком отзывался с уважением Вася Шумов (а он не любил Питер вообще), был Майк. Мне трудно судить, в какой степени песни Майка повлияли на творчество Кузьмина, Шумова или Мамонова, но то, что повлияли, это точно, потому что Майк шел не какими-то кривыми дорожками рок-лирики, а по рок-н-ролльному мейнстриму. Я уверен, что влияние Майка непреходящее, потому что это базис. Как базис, который создал Чак Берри - если ты хотя бы одной ногой на нем не стоишь, то это вообще не рок-н-ролл.
В общении же Майк был очень милый человек, и мне не хотелось бы рассусоливать эту тему. Просто никаких смешных, неординарных или драматических событий у меня с Майком не связано. Я не могу вспомнить ни одного пьяного анекдота, который был бы связан с Майком, никаких ночных разговоров с ним; он на самом деле был очень душевным и скромным человеком. Это не рок-н-ролльные качества, и в этом удивительный парадокс его личности. Человек, очень далекий от поверхностного пафоса рок-н-ролла, больше других пропитал рок-н-ролльным чувством свои песни. Он один из немногих людей, к которым у меня никогда не было чисто человеческих претензий. Творческие - были, я ему об этом говорил, но он воспринимал это очень незлобиво. И вообще, в человеческом смысле он был очень добрым, что в нашей рок-тусовке большая редкость.
В связи с Майком приходит на ум Джек Керуак, признанный вождь поколения битников - так же, как и Майк, обделенный воображением, но обладающий острым глазом и умеющий быть честным и искренним человек, очень близкий по духу Майку (и любимый его писатель), хотя, конечно, развернувшийся куда мощнее и шире.
Его знаменитый роман «На дороге» - это некий Кусок Жизни, прикинувшийся литературой; сумасшедшее ощущение новизны всего, что есть в романе, от самого путешествия героя до какой-нибудь брезентовой сумки или мексиканских говнодавов, похожих на ананасные корочки, снимает момент словесности романа: слова только вспомогательны. Каждая деталь заряжена чем-то особенным, потому что она прожита, и вопрос «как сделан роман» просто снимается.
Сквозь страницы проглядывает сама натура, которую автор и положил на лист в сыром виде, потому что жизнь для него куда важнее того, что может дать воображение или работа со словом. У Майка в том же сыром виде кладутся в песню самые дурацкие подробности рокерского житья-бытья: и медленно за каждой песней вырастает посторонняя для тебя жизнь:
Кто выпил все пиво, что было в моем доме? Растафара.
Кто съел весь мой завтрак, не сказав мне спасибо? Натти Дредда.
Здесь самое важное - точность; это единственный критерий, единственный момент собственно поэтики. Чуть только Майк отступает от точности - тут же идет лажа. Слушая его, я верю, что окно было распахнуто у него в комнате, и что насморк был верю, а денег на такси не было, и хреново было, как никогда, и, конечно, «как бы я хотел, чтобы ты была здесь». Но что бывает тогда, когда вещи перестают ощущаться первыми, когда от них отлетает дух новизны, и ты оказываешься посреди какой-то свалки? Когда все, что пело само, вдруг утратило голоса, и все милые подробности кажутся мертвым грузом?
Я прослушал залпом все пять альбомов Майка и мне стало страшно: как наглядно изначальное светлое ядро обрастает посторонними ракушками, как зримо оседает тяжесть, и растрачивается огонь, как нарастает лирическая лень, приблизительные словесные решения, как теряется изобретательность, как подводит вкус все чаще и чаще...
С какой-то плакатной наглядностью Майк явил собой нашу общую слабость по отношению ко времени. И именно Майк первым из наших рокеров сошел с дистанции, потому что его вещи крепко впаяны в ТО, ушедшее время - и что оставалось ему делать, когда дух отлетел от его вещей, когда и портвейн стал другим, и вся предметная реальность вдруг показалась жалкой, убогой...
Застигнутые врасплох новым временем, вещи застыли в беспамятстве, прежде, чем осесть в лавке старьевщика...
@темы: читаю, музло, пьяная ласточка
такое не стыдно детям оставить.
