[sxn]

Он стоял голый, с опухшими руками. Голова его опустилась на плечо. Веки посинели.
Его тело было белым, словно мрамор, и таким же крепким и прямым. "Тело Бога, - подумала она, - который идёт на рассвете по мягкой траве горного склона".
Буржуйка дымила. Едкий дым висел над лампочкой. Серый коврик под его ногами вонял керосином. Сажа из трещины в трубе буржуйки, медленно кружась, оседала на пол.
Кира стояла перед ним, не в силах вымолвить ни слова. Она взяла его руки и припала к ним губами.

Кира простояла весь перерыв в очереди в кооперативе, чтобы получить паёк по карточке служащего. Она стояла неподвижно, ни о чём не думая; мысли её были где-то далеко, в том мире, где её жизнь с Лео была гораздо выше и важнее всего происходящего. Выбившиеся из-под старой шляпки локоны побелели от мороза. Она мысленно повторяла имя Лео, закрыв на секунду глаза. Затем она приоткрыла их и через покрывшиеся инеем ресницы безразлично посмотрела на клевавших навоз воробьёв.

Шаги Киры были твёрдыми. Впереди её ждало слишком много вопросов; но здесь, рядом с ней, было то, что придавало ей уверенность: его прямое, сильное тело, его длинные худые руки, его надменный рот с высокомерной улыбкой, которая отвечала на все вопросы. И иногда ей становилось жалко этих бесчисленных, безымянных людей, что жили вокруг них, которые лихорадочно искали какого-то ответа, сминая в своих поисках других людей, возможно, даже её саму; но Киру невозможно было смять, потому что она знала этот ответ. Ей не нужно было гадать о будущем. Этим будущим был Лео.

Лео вышел из ванной, в его руках было полотенце, он был голым по пояс. Он стряхивал капельки воды с лица, откинув сначала спутанные волосы со лба. Он улыбался.
- Я рад, что ты вернулась, Кира. Я ненавижу приходить домой и видеть, что тебя ещё нет.
Он выглядел так, словно только что вышел из речки в жаркий летний день, и казалось, что солнце играет в капельках воды на его плечах. Он двигался так, словно всё его тело было живой волей, высокий, надменный, повелительный. Эти воля и тело никогда не согнутся, потому что уже с самого их рождения они не знали, что означает слово "сгибаться".
Она стояла неподвижно, боясь приблизиться к нему, боясь спугнуть один из тех редких моментов, когда он выглядел тем, кем мог бы быть, кем должен был быть.
Он подошёл к ней, его рука сомкнулась на её шее, и он рывком прижал её губы к своим. В его движениях была какая-то презрительная нежность, в них был приказ и голод; он был не любовником, а рабовладельцем. Она держала его руки, её рот пил сверкающие капли с его кожи, и она знала, в чём смысл всех её дней, всего того, что ей приходится выносить и забывать в эти дни; и больше ей ничего не надо было.