[sxn]

минутка эксгибиционизма.
я ещё не приобщал к фикрайтерскому делу свой любимый кинк.
но вот он.

Одна рука

Честер не совсем понимает, как так получилось.
Пожалуй, всё началось с того, что он стал предъявлять. Не то, чтобы их дружба с Майком отличалась доверительностью повышенного характера: они никогда не лезли друг другу в душу, не то, чтобы это хоть как-то влияло на их заботу друг о друге или способность понимать друг друга без слов и даже зрительного контакта, чему поражались все вокруг, не то, чтобы у них не было спадов и подъёмов в общении, но в какой-то момент Честер начал всерьёз беспокоиться. Он не находил никаких железных подтверждений своей тревоге, но, однажды появившись, она не только не исчезала, но и постоянно росла - вместе с сосущим чувством одиночества, а уж это Беннингтон ненавидел больше всего в жизни.
Майк изменился. Как-то, когда-то, по какой-то причине, выцепить которую задним числом было уже невозможно. Честер корил себя за то, что прозевал момент и теперь вынужден гадать на кофейной гуще, задавать Майку вопросы, от которых тот профессионально увиливал. Они стали ссориться. Не как раньше - по пустякам, шумно, быстро, а в самом деле - натыкаясь на недосказанность, невозможность решить проблему: Майк замыкался в себе, Честер бесился - а потом их ждала целая череда дней, похожих на тот сугроб во дворе, куда никогда не заглядывает солнце, и потому он тает самым последним - пока тоска не толкала их обратно друг к другу, и всё шло по новой. Это был лишь вопрос времени, когда в очередной заход Честер подойдёт к своему пределу и выпалит:
- И что, теперь так и будет всегда? Я чужой тебе человек? Что я, блять, сделал тебе?
Он, конечно, понимал, какой он "неподарочек", и что Майк при желании мог бы выдать целый рулон того, что Честер сделал ему, но это ведь ерунда: они же давно притёрлись, обо всём договорились, такой симбиоз, как у них, надо ещё поискать, желательно днём и с огнём. Да, Честер знал много людей, которые не выдерживали его и уходили, проклиная до седьмого колена, но Майк не был одним из них, хотя отличался устройством, требующим деликатного обращения - здесь Честер всегда выезжал за счёт своей интуиции, но ему не были ведомы глубины того, что он старался аккуратно обходить. И, может быть, там..?
Это действительно странно, когда ты уже готов услышать что-нибудь вроде "я так от тебя устал, меня сдерживает только группа" и разве что не трещишь по швам, а тебя вдруг накрывает лавиной слов, полных откровенной боли и любви - и ты отступаешь от края.
Они сидели в номере, на полу, меж двух своих кроватей - и Майк говорил, говорил. О том, что он во всём виноват, о том, что Честеру нужно уйти, и что из чего следовало, уловить было трудно. Честер воспринимал эмоции. Скорее тон, ударение, вибрацию голоса, характер пауз, нежели смысл, складывающийся из набора определений.
- Я люблю тебя. Давно, горячо, безнадёжно.
И Честер кивает: да, он тоже. Майк и группа - это то, ради чего он прощает этот мир каждый день.
- Хуёвый был год. Ты развёлся, женился. А я хотел знать, могу ли я без тебя. Не могу.
И Честер не может. Они потому и собрались снова, разве нет?
- Я что так гад, что эдак, но как бы ты поступил на моём месте?
Честер предлагает поцеловаться.
И это затянулось надолго: слишком многое можно было "обсудить" только так - прикасаясь, переплетая пальцы, выдыхая в чужой рот. Когда Честер уже уселся на Майка верхом, тот его всё-таки попрекнул:
- Ты должен был мне в торец прописать, а не потакать моим сомнительным идеям.
- Что? Потакать твоим сомнительным идеям - моя профессия, вообще-то.
Можно было ещё поспорить о том, кто из них кого ведёт, но майки на Честере уже не было - от поцелуев разгоралась кожа, внутри разливалось долгожданное тепло, Честер чувствовал, что Майк возбуждён, и специально ёрзал на нём ещё интенсивней. В какой-то момент его подхватили под зад, вынуждая приподняться, и сдёрнули штаны. Майк сполз ниже, Честер упёрся руками в матрас, стоя на коленях.
Как так получилось, что они целый сезон не могли выяснить отношения, хотя всё было так просто? Ещё какой-нибудь час назад Честер думал, что его лучший друг - глыба безразличного, ёбаного льда, а теперь он трахает его горячий рот, внезапно осознав себя сердцем мироздания. Честер сдерживается, как может, боясь навредить или что-то вроде, но Майк настойчиво подталкивает его двигаться. И Честер двигается, смотрит, задыхаясь от крышесносного удовольствия. Думает, что Майк не даст ему отстраниться, чтобы кончить.
Потом-то он схватит его за футболку, подтащит к себе, залезет в штаны. Хватит всего пары движений, чтобы услышать короткий вскрик - и проглотить второй. Облизать чужие яркие губы, залезть языком внутрь и почувствовать там свой вкус.
Честер всегда восхищал Майка своей способностью перестраиваться, ловить вайб на ходу. Он же был и идеальным провокатором, парадоксально жёстким в своём стремлении не дать Майку закрыть глаза. Когда они выдохнут, Беннингтон зароется носом в отросшие, чёрные пряди - сразу за левым ухом, и, медитативно поглаживая Майка большим пальцем по щеке, вдруг подумает о том, что не знает, с чем на самом деле они ведут тут свою войну. Только он-то всё равно уже вклинился между Майком и тем, что заставляет его думать, будто бы Честеру его любовь не нужна. Будто бы он может обойтись и без неё.