[sxn]

Нет. Мой дуэнде, тёмный и трепетный, ведёт свою родословную от весёлого демона - блестящего, как мрамор и соль, запальчиво оцарапавшего Сократа, когда тот принимал яд цикуты; и от меланхоличного, маленького, как зелёный миндаль, демона, который уводил уставшего от прямых и окружностей Декарта слушать на каналах песни пьяных матросов.

(с) Гарсиа Лорка "Теория и игра дуэнде"

далее полностью (ибо важно)

(перевод А. Грибанова)

Дамы и господа!
С 1918 года, когда меня приняли в Резиденцию, до 1928-го, когда я закончил курс философии и литературы, я прослушал в этом изящном зале, где собиралась старая испанская аристократия, чтобы хоть немного искупить свою легкомысленную жизнь на французских курортах, около тысячи лекций.
Жажда воздуха и солнца так сильно томила меня, что, выходя отсюда, я чувствовал на коже как бы слой пепла, который казался мне разъедающим душу перцем.
Нет. Я вовсе не хочу, чтобы сюда назойливой мухой влетела скука, которая нанизывает головы на тонкую нить дремоты, а в глаза насыпает пригоршни иголочек.
Совсем просто, не меняя регистра моего поэтического голоса, в котором нет ни виртуозного блеска, ни ядовитой гибкости, ни овечьей кротости, вдруг превращающейся в убийственную иронию, я попытаюсь рассказать вам о скрытом духе нашей скорбной Испании.
Кто живёт на этой шкуре быка, распростёртой между Хукаром, Гуадалете, Силем и Писуэргой (не стану называть других рек, там, где Ла-Плата вздымает волны цвета львиной гривы), тот часто слышит слова: "Здесь не обошлось без дуэнде". Великий артист из Андалузии, Мануэль Торрес, говорил одному певцу: "У тебя есть голос, ты владеешь разными стилями, но никогда не добьёшься успеха, потому что в тебе нет дуэнде".
По всей Андалузии, от скал Хаэна до ракушечных отмелей Кадиса, люди непрестанно поминают дуэнде и, стоит только ему показаться, находят его безошибочным инстинктом.
Великолепный кантаор Эль Лебрихано, создатель "Деблы", говорил: "Когда со мной поёт дуэнде - мне нет равных"; а старая цыганская танцовщица Ла Малена, слушая однажды отрывок из пьесы Баха в исполнении Брайловского, воскликнула: "Оле! Тут есть дуэнде!" - между тем она скучала, когда играли Глюка, Брамса и Дариуса Мило. А Мануэль Торрес, человек, наделённый от природы редкостной культурой, услышав "Ноктюрн Хенералифе" в исполнении самого де Фальи, высказал блестящую мысль: "В чёрных звуках всегда есть дуэнде". Вот величайшая из всех истин.
Чёрные звуки - это тайна, это корни, уходящие в почву, в знакомую всем нам и в то же время неведомую стихию, откуда приходит к нам самая суть искусства. "Чёрные звуки" - сказал народный певец Испании, и его слова напоминают фразу Гёте, который, говоря о Паганини, дал определение дуэнде: "Таинственная сила, которую все чувствуют, но ни один философ не может объяснить".
Итак, дуэнде - это сила, но не деятельность, борьба, но не мысль. От одного старого гитариста я слышал: "Не из горла выходит дуэнде, он поднимается изнутри, от самых твоих подошв". Иначе говоря, всё дело не в способностях, но в подлинно живом стиле, в крови, то есть в древней культуре, в творческом акте.
Эта "таинственная сила, которую все чувствуют, но ни один философ не может объяснить", в сущности, есть дух земли, тот самый дуэнде, что вцепился в сердце Ницше, когда тот искал его следы на мосту Риальто или в музыке Бизе, но так и не нашёл, ибо не знал, что дуэнде греческих мистерий достался в наследство танцовщицам Кадиса и заиграл в дионисийских воплях сигирийи Сильверио.
Я не хочу, чтобы вы спутали моего дуэнде с теологическим бесом сомнения, в которого Лютер с вакхической страстью запустил чернильницей в Нюрнберге; или с католическим дьяволом - бездарным разрушителем, который превращался в собаку, чтобы проникнуть в монастырь; или с говорящей обезьяной, которую водил с собой по лесам Андалузии сервантесовский бродяга в комедии ревности.
Нет. Мой дуэнде, тёмный и трепетный, ведёт свою родословную от весёлого демона - блестящего, как мрамор и соль, запальчиво оцарапавшего Сократа, когда тот принимал яд цикуты; и от меланхоличного, маленького, как зелёный миндаль, демона, который уводил уставшего от прямых и окружностей Декарта слушать на каналах песни пьяных матросов.
Любой человек - любой художник, как сказал бы Ницше, - взбирается по лестнице совершенства, борясь с дуэнде, не с ангелом и не с музой, а с дуэнде. Необходимо отметить это различие, без которого нельзя понять корни творчества.
Ангел ведёт и озаряет, как святой Рафаил, защищает и охраняет, как святой Михаил, и предупреждает, как святой Гавриил. Ослепителен ангел, но он парит над головой человека, он где-то вверху, он изливает свою благодать, и человек без всяких усилий создаёт произведение, выражает любовь или исполняет танец. Ангел, явившийся на дороге в Дамаск, и тот, что проник через церковную решётку в Ассизи, и тот, что сопровождал Генриха Сузо, приказывает - и нет сил сопротивляться его велению, ибо каждый взмах его стальных крыльев - это предопределение.
Муза диктует художнику, иногда вдохновляет. Она мало что может, ибо уже далека от нас и так утомлена (я сам видел её два раза), что мне пришлось вложить в неё мраморное сердце. Поэты, вдохновляемые музой, слышат голоса, но не знают откуда, а это голоса музы, которая их воодушевляет, но иногда и пожирает. Так было с Аполлинером, великим поэтом, сломленным безобразной музой, которая изображена рядом с ним на портрете кистью божественного и ангелического Руссо. Муза пробуждает разум, воздвигает колонны и приносит фальшивый привкус лавра; между тем зачастую разум - враг поэзии: он слишком склонен к подражанию, он поднимает поэта на шаткий трон, и тот забывает, что его вдруг могут съесть муравьи, что на голову ему может свалиться огромная ядовитая саранча, с которой не справиться музам, обитающим в моноклях или в нежных лаковых розах маленьких салонов.
Ангел и муза приходят извне. Ангел дарует свет, муза - форму (Гесиод был у неё учеником). Позолота статуи, складки туники: поэт заучивает правила в своей лавровой рощице. Напротив, дуэнде надо будить, он дремлет в последних тайниках крови. Отбросим ангела, дадим пинка музе, хватит робеть перед ароматом фиалок, который источает поэзия XVIII века, и перед огромным телескопом, в чьих зеркалах спит чахлая от ограничений муза. Настоящая битва будет с дуэнде. Известны пути для ищущих бога: от изуверского отшельничества до тончайших исканий мистиков. Святая Тереса искала бога в башне, а святой Хуан де ла Крус - на трёх дорогах. И даже если нам придётся воскликнуть голосом Исайи: "Воистину ты бог сокровенный" - в конце концов господь пошлёт ищущему огненные свои стрелы.
Но нет карты и нет науки, как найти дуэнде. Известно только, что он, как толчёное стекло, сжигает кровь; что он изматывает артиста; что он отвергает заученную, приятную сердцу геометрию; что он нарушает все стили; что он заставил Гойю, непревзойдённого мастера серых и серебристо-розовых тонов в духе лучшей английской живописи, писать коленями и кулаками, размазывая безобразные краски цвета вара; что он раздел догола Мосена Синто Вердагера на холодном ветру Пиренеев; что он повёл Хорхе Манрике ждать смерти на пустошах Оканьи; что он напялил на хрупкое тело Рембо зелёный костюм балаганного шута и вставил глаза мёртвой рыбы графу Лотреамону на утренней прогулке по бульвару. Великие артисты южной Испании, цыгане и андалузцы, знают, что невозможно выразить никакое чувство в песне, танце или игре, если не придёт дуэнде. Обманывая людей, они могут изобразить присутствие дуэнде так же, как обманывают каждый день публику музыканты, художники и жалкие портные от литературы, никогда не знавшие дуэнде. Но достаточно чуть-чуть приглядеться и стряхнуть с себя равнодушие, чтобы раскрыть обман и прогнать этих пошлых ремесленников.
Однажды андалузская певица Пастора Павон по прозвищу "Девушка с гребнями" - сумрачный испанский гений, равный по силе фантазии Гойе или Рафаэлю Эль Гальо, - пела в одной таверне Кадиса. Она играла своим грудным голосом, тягучим, как расплавленное олово, мягким, будто утопающим во мху; она гасила его в прядях волос, окунала в мансанилью, уводила его в далёкие, угрюмые заросли. Но всё было бесполезно: слушатели молчали.
Там был Игнасио Эспелета, красивый, как римская черепаха, которого однажды спросили: "Как это ты не работаешь?" - а он ответил с улыбкой, достойной Аргантонио: "Как же я могу работать, ведь я из Кадиса". Там была Элоиса: пылкая аристократка, севильская куртизанка, из прямых потомков Соледад Варгас; в возрасте тридцати лет она не пожелала выйти замуж за одного из Ротшильдов, потому что не сочла его равным себе по крови. Там были братья Флоридас, люди считают их мясниками, но на самом деле они - жрецы, уже тысячу лет приносящие быков в жертву Гериону. А в углу сидел важный скотопромышленник дон Пабло Мурубе с лицом, напоминающим критскую маску.
Пастора Павон закончила свою песню при полном молчании. Только какой-то человек, похожий на тех резвых чертенят, что вдруг выскакивают из водочной бутылки, саркастически произнёс тихим голосом: "Да здравствует Париж!" - как бы говоря: здесь не нужны ни способности, ни техника, ни мастерство. Нам нужно другое. Тогда "Девушка с гребнями" вскочила в бешенстве, волосы её спутались, как у средневековой плакальщицы, она зал¬пом выпила стакан огненной касальи и снова запела, без голоса, без дыхания, без оттенков, обожжённым горлом, но... с дуэнде. Ей удалось смести все украшения песни, чтобы проложить дорогу яростному, огнедышащему дуэнде, побратиму песчаных бурь, который заставил зрителей рвать на себе одежды почти так же, как рвут их, столпившись перед образом святой Варвары, антильские негры.
Пасторе Павон пришлось сорвать свой голос, потому что она знала: её слушает взыскательная публика, и этим людям нужна не форма, но самый нерв формы, чистая музыка в лёгкой оболочке, способная парить в воздухе. Певице пришлось отказаться от своих испытанных приёмов, то есть прогнать музу и остаться без защиты, чтобы явился дуэнде и удостоил её рукопашной схватки. Но как она пела! Голос её уже не играл, голос её стал потоком крови, бесподобным в своей искренней муке, он тянулся, как тянется к пригвождённым, но полным бури ступням Иисуса рука с десятью пальцами в скульптуре Хуана де Хуни.
Явление дуэнде всегда означает ломку старых форм, неслыханную свежесть и полноту чувства, как будто раскрылась роза или свершилось чудо, - это вызывает почти религиозный восторг.
У арабов явление дуэнде в музыке, танце, песне или элегии приветствуют страстными выкриками: "Алла! Алла!" - "Бог! Бог!" Почти такими же, как у нас на корриде: "Оле! Оле!" - и, быть может, это одно и то же. А в песнях южной Испании появление дуэнде в песне встречают криком: "Жив господь!" - это возглас из глубины души, человечный, любовный, всеми пятью чувствами, всем существом своим человек обращается к господу, и благодаря бесовскому преображению голоса и тела танцовщицы достигается истинно поэтическое бегство от действительности, столь же подлинное, как то, которое давали семь садов необыкновенного поэта XVII века Педро Сото де Рохаса или трепетная лестница плача, созданная Иоанном Лествичником. Разумеется, когда бегство удаётся, все ощущают его последствия: посвящённый видит, как стиль торжествует над убогим материалом, непосвящённый узнаёт подлинное чувство. Много лет назад на конкурсе танца в Хересе-де-ла-Фронтера премия досталась не красивым девушкам со станом гибким, как струйка воды, а восьмидесятилетней старухе только за то, что она поднимала руки, встряхивала головой и притопывала на подмостках. Среди муз и ангелов, собравшихся на состязание, среди прелестных фигур и прелестных улыбок должен был выиграть и выиграл этот полумёртвый дуэнде, волочивший по земле ржавые концы своих крыльев.
Дуэнде способен появиться в любом искусстве, но самое широкое поле для него - и это естественно - в танце, в музыке и в устной поэзии, потому что в этих искусствах необходимо присутствие живого человека, исполнителя, - ведь их формы постоянно рождаются и умирают, контуры оживают только в настоящем мгновении. Часто дуэнде музыканта переходит к исполнителю, но порой, когда композитор или поэт лишены дуэнде, тогда дуэнде исполнителя - что очень интересно - создаёт новое чудо в искусстве, только внешне похожее на первоначальную форму. Так было с Элеонорой Дузе; одержимая дуэнде, она искала бездарные пьесы, чтобы добиться в них триумфа благодаря собственным силам; так было, как объясняет Гёте, с Паганини, который умел извлекать глубочайшие мелодии из совершенно заурядных пьес; так было с прелестной девушкой из Пуэрто-де-Санта-Мария: я видел, как она танцевала и пела пошлую итальянскую песенку "О Мари", но с таким ритмом, паузами и силой, что итальянская побрякушка превратилась в змею из чистого золота. Всем им удавалось найти нечто новое, ничего общего не имевшее с подлинником: они вливали в пустые тела произведений горячую кровь и мысль.
Каждое искусство и даже каждая страна могут иметь дуэнде, ангела и музу; и если Германия, кроме некоторых исключений, владеет музой, а Италия - ангелом, то Испания во все времена одержима дуэнде, потому что Испания уже тысячу лет - страна музыки и танца, страна, где дуэнде на заре выжимает лимоны, потому что это страна смерти, страна, открытая смерти.
Во всех странах смерть означает конец. Она приходит - и занавес падает. А в Испании нет. В Испании занавес только тогда и поднимается. Множество людей живут в Испании, запертые в четырёх стенах до самой смерти, лишь после неё их вытаскивают на солнце. Мертвец в Испании - более живой, чем мертвец в любом другом месте земного шара: его профиль ранит, как лезвие бритвы. Шутки о смерти и молчаливое её созерцание привычны испанцам. От "Сна о черепах" до "Трупа епископа" Вальдеса Леаля, от Марбельи, умершей в XVII веке родами посреди дороги со словами:

Кровь из моего лона
покрывает коня.
Копыта твоего коня
выбивают искры на дороге, -

до нашего молодого современника из Саламанки, который, погибая от рогов быка, воскликнул:

Друзья, я умираю;
друзья, я совсем плох.
Три платка положил я в рану
и четвёртый кладу сейчас, -

тянутся перила с погребальными цветами, через которые виднеется лицо народа, созерцателя смерти; его суровость выражена в стихах Иеремии, его лирическая душа тянется к благоуханному кипарису. Но всё наиболее значительное обладает в Испании последним металлическим привкусом смерти.
Топор и колесо телеги, наваха, колючие бороды пастухов, полная луна, мухи, сырые чуланы, развалины, святые в кружевах, известь стен, резкие контуры навесов и балконов - всюду в Испании пробиваются ростки смерти, звучат намёки и голоса, внятные для бодрствующего духа и пробуждающие память ледяным ветром собственной нашей смерти. Не случайно, что в испанском искусстве, связанном с нашей землёй, усеянной чертополохом и надгробными камнями, стенания Плеберио или танцы маэстро Хосефа Марии де Вальдивьельсо не исключение; не случайно среди множества европейских баллад так выделяется наша любимая испанская:

- Если это ты,
моя прекрасная подруга,
почему же не глядишь на меня, скажи?
- Глаза, которыми я на тебя смотрела,
я отдала тени.

- Если это ты,
моя прелестная подруга,
почему же ты не целуешь меня?
- Губы, которыми я тебя целовала,
я отдала земле.

- Если это ты,
моя прекрасная подруга,
почему не обнимаешь меня, скажи?
- Руки, которыми я тебя обнимала,
я покрыла червями.

И не удивительно, что на заре нашей лирики появилась такая песня:

В саду
я умру,
в саду роз
меня убьют.
Я шла, матушка,
розы собирать,
смерть я найду
в саду.
Я шла, матушка,
розы обрезать,
смерть я найду
в саду роз.
В саду
я умру,
в саду роз
меня убьют.

Головы в холодном свете луны на картинах Сурбарана, желтизна масла и слепящая желтизна молний у Эль Греко, проза отца Сигуэнсы, все работы Гойи, апсида церкви в Эскориале, вся крашеная скульптура, родовой склеп герцогов де Осуна, смерть с гитарой в часовне Бенавенте в Медина-де-Риосеко - это проявление в культуре того же начала, что и в паломничествах к святому Андресу де Тейшидо, когда мертвецы шествуют вместе с живыми, в надгробных песнях астурийских женщин, когда пламя фонарей озаряет ноябрьские ночи, в танцах и песнях Сивиллы на соборных папертях Мальорки и Толедо, в тёмном in recort жителей Тортосы, в бесчисленных обрядах страстной пятницы, которые вместе со сложнейшим по ритуалу боем быков являются народным торжеством испанской смерти. Во всём мире только Мексика может подать руку моей родине.
Когда муза видит приближающуюся смерть, она затворяет дверь, или воздвигает колонну, или ставит урну, где восковой рукой чертит эпитафию, но вслед за тем снова принимается обрывать свой лавр в молчании, овеваемая ветрами двух миров. Под развалившейся аркой Оды музы собирает для похорон чеканные цветы с итальянских картин XV века и призывает верного петуха Лукреция, чтобы его крик испугал зловещие тени.
Когда ангел видит приближающуюся смерть, он начинает медленно кружить в воздухе и ткать из ледяных и нежных, как нарциссы, слёз элегию, которая так трепетно звучала у Китса, Эрреры, Вильясандино, Беккера и Хуана Рамона Хименеса. Но вообразите ужас ангела, если на нежной, розовой своей ноге он увидит самого крошечного паучка.
Напротив, дуэнде вообще не приходит, если не видит поблизости смерти, если знает, что ему не придётся кружить у её дома, если не уверен, что сможет всколыхнуть те ростки в нашей душе, которым нет и не будет утешения. Идеей, звуком, жестом борется дуэнде на краю пропасти в честной схватке с художником. Ангел и муза, держа скрипку и компас, спасаются бегством при виде смерти, дуэнде же наносит рану, и в лечении этой никогда не закрывающейся раны заложено необычайное и чудесное изобретение художника.
От присутствия дуэнде рождается магическая сила стихов, оно необходимо, чтобы крестить чёрной водой всех, кто читает или слушает их, ибо дуэнде помогает любить, понимать, а главное - быть любимым, быть понятым; эта борьба за выразительность и за понимание выраженного в поэзии иногда смертельна. Припомните жизнь великой одержимой цыганки, жизнь святой Тересы. Она была цыганка не потому, что остановила быка и сделала три великолепных "пасе" (а так с ней было), не потому, что хотела казаться красавицей брату Хуану де ла Мисерия, не потому, что дала пощёчину нунцию папы, а потому, что принадлежала к тем редким людям, кого их дуэнде - не ангел, ибо ангел никогда не нападает, - пронзает дротиком; дуэнде хотел убить её, так как она разгадала последний его секрет: лёгкий мостик, соединяющий пять человеческих чувств с образом из живой плоти, живого тумана, живого моря - с образом Любви, неподвластной Времени. Святая Тереса была мужественной победительницей дуэнде - полная противоположность Филиппу Австрийскому, который жаждал найти ангела и музу в теологии, но оказался в плену у дуэнде, холодно пылавшего в стенах Эскориала, где геометрия граничит с мечтой, а дуэнде надел маску музы, чтобы вечно терзать великого монарха.
Мы уже говорили, что дуэнде любит край пропасти, любит ранить, что его влечёт туда, где формы расплавляются в стремлении более высоком, чем их видимое выражение. В Испании (как и в странах Востока, где танец - религиозное действо) дуэнде безраздельно господствует над телами танцовщиц из Кадиса, прославленных Марциалом, над горлом певцов, прославленных Ювеналом, и во всей литургии корриды, этой подлинной религиозной драмы, в которой так же, как в мессе, творится жертвоприношение и поклонение некоему богу.
Как будто вся сила дуэнде, доставшегося нам от классической древности, взрывается на бое быков, высоком празднестве, отражающем величие чувств, культуру и тонкую чувствительность нашего народа, когда в человеке открывается вершина его гнева, горечи и плача. В испанском танце или в бое быков никто не ищет развлечения: дуэнде, поставив драму живого тела, позаботился, чтобы мы страдали; он же подготовил и лестницу для бегства из окружающей действительности.
Дуэнде вздымает тело танцовщицы, как ветер вздымает песок. Магическая сила дуэнде поражает девушку лунатизмом, награждает юношеской застенчивостью дряхлого старика, побирающегося по винным лавкам, приносит в чьих-то волосах запах ночного порта и всегда может придать рукам изумительную выразительность, которая во все времена была матерью танца.
Но повторение невозможно, и это следует отметить. Дуэнде не повторяется, как неповторимы волны бушующего моря.
Наиболее впечатляюще явление дуэнде в бое быков: он должен здесь бороться, с одной стороны, со смертью, которая может вообще его уничтожить; с другой стороны, его ждёт борьба с геометрией, с расчётом, в котором основа основ этого действа.
У быка своя орбита, у тореро - своя, и между этими двумя орбитами находится точка смерти, где достигает апогея грозная игра.
Можно призвать музу для работы с мулетой или ангела - втыкать бандерильи и при этом прослыть хорошим тореро, но когда настаёт час выходить с плащом против ни разу ещё не раненного быка и когда надо убить его, тут нужна помощь дуэнде, чтобы не погрешить художественной истины.
Тореро, пугающий публику рискованными приёмами, не бьётся с быком, но занимается нелепым делом, доступным каждому человеку: он играет жизнью. Напротив, тореро, уязвлённый дуэнде, даёт урок пифагорейской музыки и заставляет нас забыть, что ежеминутно бросает своё сердце на рога быка.
Лагартихо с романским дуэнде, Хоселито с еврейским дуэнде, Бельмонте с дуэнде барочным и Каганчо с дуэнде цыганским показывают из сумеречного круга поэтам, художникам и музыкантам четыре великих пути испанской традиции.
Испания - единственная страна, где смерть стала национальным зрелищем, где она звуками рожков приветствует наступление весны; в испанском искусстве всегда царит остроумный дуэнде, чья зловещая изобретательность наложила отпечаток на все творения.
Один и тот же дуэнде впервые в истории скульптуры окрасил кровью щёки у святых великого Матео де Компостела, исторг стоны у святого Хуана де ла Крус, сжигал обнажённых нимф в религиозных сонетах Лопе.
Один и тот же дуэнде построил башню в Саагуне, формовал горячие кирпичи в Калатайуде или в Теруэле, разрывал облака на картинах Эль Греко, пинком разбрасывал альгвасилов Кеведо и химер Гойи. В дождь дуэнде тайком выводит околдованного Веласкеса следом за его серыми портретами королей; в снег он гонит на улицу обнажённого Эрреру, чтобы доказать, что холод не убивает; в жару он ввергает в своё пламя Берругете, и тот изобретает новое пространство для скульптуры.
Муза Гонгоры и ангел Гарсиласо должны уступить лавровый венок, когда проходит мимо дуэнде святого Хуана де ла Крус, когда:

Оленя раненого голова
виднеется из-за холма.

Муза Гонсало де Берсео и ангел протопресвитера из Иты должны посторониться, чтобы пропустить Хорхе Манрике, когда, смертельно раненный, он добирается до ворот замка Бельмонте. Муза Грегорио Эрнандеса и ангел Хосе де Мора должны уступить дорогу плачущему кровавыми слезами дуэнде Педро де Мена и дуэнде с головой ассирийского быка Мартинеса Монтаньеса. И также меланхоличная муза Каталонии и мокрый ангел Галисии должны с приветливым изумлением глядеть на дуэнде Кастилии, столь далёкого от горячего хлеба и кротчайшей коровы, которая ежедневно получает свой рацион чистого неба и высушенной земли.
Дуэнде Кеведо и дуэнде Сервантеса - первый с фосфорически светящимися анемонами, второй с гипсовым цветком Руидеры - венчают алтарь дуэнде в Испании.
Естественно, каждое искусство отличается своим собственным дуэнде по нраву и по облику, но корни их всех соединяются там, откуда льются чёрные звуки Мануэля Торреса - в последней материи, в своевольной и трепетной сердцевине дерева, звука, ткани и слова.
Там, за чёрными звуками, нежная близость объединяет вулканы, муравьёв, зефиров и бездонную ночь, чей стан опоясан кушаком Млечного Пути.
Дамы и господа!
Я воздвиг перед вами три арки и неуклюжей рукой поставил на них музу, ангела и дуэнде.
Спокойно стоит муза; её туника ниспадает мелкими складками, коровьи глаза устремлены на Помпею, огромный нос учетверён - так написал музу её большой приятель Пикассо. Ангел колышет волосы Антонелло да Мессина, тунику Липпи и скрипку Массолино или Руссо.
Дуэнде?.. Но где же дуэнде? Сквозь пустую арку дует упорный ветер мысли, он несётся над головами мертвецов в поисках новых пейзажей и неведомых звуков, он приносит запах детской слюны, скошенной травы, студенистой медузы и непрестанно возвещает о крещении только что созданных творений.