[sxn]

не понимаю, как так вышло, что ни в фильме, ни в биографиях не упоминается брат Федерико - Франсиско, хотя они были очень близки, вместе жили в Студенческой резиденции, составляли первые книги стихов.. читаю вот теперь его воспоминания. и критические эссе на пьесы брата.


Влажная зелень трав и лугов, росистые тропинки, высокие тополя на речном берегу, заросли ежевики, тростники, кусты боярышника, склоненные к воде ивы, тихие заводи, стеклянные бубны тополиных листьев, колеблемых предрассветным ветром, льдинка луны на небе - все это на заре жизни и пробудило Федерико-поэта.

Федерико глаз не мог оторвать от сладостей - в детстве он был ужасным лакомкой, - потом, став старше, уже не питал такого пристрастия к сладкому. Маме всегда приходилось прятать под замок или в самых недоступных местах компоты, шоколад, который нам варили на завтрак, цукаты из айвы, готовившиеся в нашем доме в огромных количествах. Рассказывают, были случаи - соберется мама подать на стол айвовое желе, розоватое, дрожащее, а Федерико - не без попустительства служанок - его уже съел. А старательнее всего приходилось прятать от Федерико пьяную вишню, которую он находил в домах всех дядюшек, тетушек и знакомых. Надо было видеть Федерико, когда он длинной вязальной спицей, похищенной у мамы, доставал из бутылок вишни или огромные черные виноградины!

Многие утверждают, что Федерико был крайне неловок, но это преувеличение. Некоторые биографы (не знаю, откуда они такое взяли) пишут, что он якобы хромал. Нет, просто походка и жесты у него были особенные, он сам отмечая это: «О, мой нескладный шаг!» В раннем детстве брат ничем не выделялся среди других детей, разве что был несколько менее подвижен в играх, требовавших ловкости. В записках Федерико о детских играх нет ни слова о том, что он хотя бы в малейшей степени чувствовал себя неполноценным ребенком. Вся семья была изумлена, когда Федерико, достигшему призывного возраста, на медицинской комиссии сказали, что у него одна нога на несколько миллиметров короче другой (однако, должен заметить, комиссия, мягко говоря, была заинтересована в том, чтобы найти у него физические недостатки).
Федерико не отличался особенной подвижностью, хотя это не мешало ему совершать восхождения на Велету. Часть дороги ехали на мулах, но в некоторых местах можно было пройти только пешком, и пешие переходы, длинные и трудные, Федерико делал вместе со всеми, ограничиваясь громкими проклятиями альпинизму, веселившими его спутников. Однако, по-моему, на этом его знакомство со спортом и закончилось. Не удивлюсь, если окажется, что легенду о вынужденно малоподвижном детстве - а это не соответствовало действительности - сочинил он сам. И точно так же, когда в литературе стало модно превозносить спорт, он объявил, что хорошо играет в теннис, хотя ни разу не держал в руках ракетки. Федерико был склонен к вымыслу скорее в своих автобиографических высказываниях, заметках и интервью, чем в творчестве. С этим надо считаться и, возможно, пересмотреть некоторые шаблонные представления о поэте, установившиеся с легкой руки многих, даже хорошо знавших его людей.

тем не менее, по творчеству видно, что Федерико если и не был физически неполноценным, то уж точно чувствовал себя так. возможно, он преувеличивал какие-то свои особенности, переводил их в разряд существенных препятствий, и на этом удобрении очень многое заколосилось.

Федерико был образованнее меня, он, хотя и смутно, помнил катехизис, который учил в раннем детстве в школе Вальдеррубио под руководством отца Рипальда. Федерико хорошо знал религиозные обряды, помнил латинские фразы, которые полагается повторять во время службы, бывал на торжественных мессах и заупокойных службах в соборе. Иной раз он с восторгом вспоминал убранство церквей на Страстную неделю, покрытые лиловым сукном алтари, у меня до сих пор звучит в ушах его голос, смакующий слово «дикирий».

Еще одним крепким орешком для Федерико было уголовное право, его читал великолепно владеющий предметом профессор дон Антонио Меса, друг нашего отца. Федерико, которому уже до смерти надоели и экзамены, и вся эта неприятная ситуация, вдруг отказался от дальнейших попыток. Мы сидели в университетском дворике, и его как раз вызвали отвечать. Искать Федерико вышел сам дон Антонио Меса; он все-таки уговорил брата, взял его за руку и повел в аудиторию.

всем университетом и селом тащили Федерико сквозь юридическое образование

Мне кажется, в Гранаде нас привлекала именно ее духовная сломленность, неодолимая тоска по невозвратному и бурному прошлому. Душа Гранады словно таится в закоулках, город взбирается на холмы, вверх, в тщетной надежде вырваться на свободу; здесь даже фонтаны словно бы сомневаются, струиться им или нет, а кипарисы мрачно темнеют на фоне высокого прозрачного неба; Гранада застенчиво прячется в себе самой, и ее дух лучше всего выразил Федерико:
«Гранада любит малое [...]. В нашем говоре даже глаголы становятся уменьшительными [...]. Гранада, тонкая и тихая, замершая на вечной стоянке в кольце своих гор, ищет дали в себе самой.
[...] Умаляется время, пространство, море, луна и, как ни удивительно, даже действие.
Мы не хотим, чтобы мир был таким великим, а море глубоким. Нам надо обуздать и приручить бескрайние пространства.
Гранада не может выйти за ворота. Иная, чем города на побережье или больших реках, города, которые странствуют и возвращаются, богатые впечатлениями, целомудренная и одинокая Гранада замыкается, прячет свою странную душу и обращена ввысь, в единственную свою звездную гавань.
[...] Дворец Альгамбры - чертог, увиденный андалузской фантазией в перевернутый бинокль, - вечно был стержнем нашей эстетики. Кажется, что Гранада так и проглядела выросший в ней дворец Карла V и сухо вычерченный собор. Ни цезарианской традиции, ни колоннад. Гранада до сих пор пугается своей холодной колокольни и таится в древних нишах с комнатным миртом и ледяной струйкой, чтоб вырезать из твердой древесины крохотные камеи цветов.
Ренессансная традиция, оставляя в городе яркие следы своей энергии, расслабляется, растворяется, или, вышучивая властную монументальность эпохи, создаёт немыслимую колоколенку св. Аны - крошечную башню, скорее для голубей, чем для колоколов, с исконно гранадским изяществом и обаянием.
[...] Гранада - для сновидений, со всех сторон ее обступило несказанное. [...] Ее голос - это тот неведомый, что слетает с балкона или вылетает из темного окна. Голос безымянный, жгучий, полный невыразимой благородной печали.
Чтобы расслышать его [...], надо разбудить и разгадать сокровенное в себе самом, иными словами - попытаться стать поэтом.
[...] Все по-иному, чем в Севилье. Севилья - это человек во всей его душевной и чувственной полноте. Это политическая интрига и триумфальная арка. Дон Педро и дон Хуан. Она пропитана человеческим, и ее голос исторгает слезы, потому что понятен каждому.
Гранада - словно сказание о том, что было когда-то в Севилье».

и ещё одна женщина Федерико. восхитительная, как у него это водится.