[...] И дело даже не в том, что сила и диапазон ее голоса значительно выросли; не вокальные изыски, а яростная, с кровью и мясом, подача - вот что срывало слушателей с мест, доводило зал до исступления. Кристина то вопила, то шептала в микрофон, то хрипло рычала, ни на волосок не отклоняясь от мелодии и текста, однако свивая их своим голосом в формы, о которых я и подумать не мог. Когда она пела, у меня перехватывало дыхание, так что можно себе представить, что творилось с людьми, слушавшими ее впервые. Думаю, это было для них, как если ползешь по раскаленной пустыне, и вдруг тебя окатят из шланга ледяным шампанским.
Возьмись Кристина пропеть рекламу зубной пасты, она и ее могла бы сделать глубоко трагичной - или умопомрачительно смешной - или предельно, на грани последнего спазма, эротичной; в ее исполнении даже мне самому мои непритязательные текстовки казались Поэзией. Простым изменением фразировки и интонаций она могла создать настроение в спектре, фигурально говоря, от безутешно плачущего коалы до мартовской росомахи (если у росомах тоже в марте). Потрясающе, другого слова и не подберешь. [...]

слышал бы Дэнни, какое говно линкинпарковский the messenger на альбоме и что с ним делает Честер in live) как он вообще выкручивается с тем материалом, что у него есть синс 2007) слышал бы он его бэки.. именно, что это не ВОКАЛЬНЫЕ, а в первую очередь ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ изыски. именно ЭТО я имею в виду каждый раз, когда говорю, что кто-то ХОРОШИЙ ВОКАЛИСТ.

«Personal Effects» - это сольный альбом, выпущенный мною - с помощью, конечно же, уймы студийных инструменталистов - в восемьдесят втором, когда группы уже не было. Альбом создавался на кипучем энтузиазме - смерть Дейва заставила меня полностью забросить музыку, и после полуторагодового простоя я играл и записывался с колоссальным удовольствием, - но когда он вышел… не знаю уж почему, но я утратил к нему всякий интерес.
Если подумать, это случилось даже чуть раньше, до того, как он вышел. Я помню, как сидел однажды у микшерного пульта, что-то там обсуждая насчет уровня той или другой дорожки, и вдруг подумал: «А какого, собственно говоря, черта? Кому и зачем все это надо?» И после этого весь мой энтузиазм куда-то пропал, и сколько я ни старался вернуть его, ничего не получалось, разве что так, на час-другой. Да и пошел альбом не очень, во всяком случае - по меркам Frozen Gold. «Личные вещи»… Вообще-то я хотел назвать свой альбом «Ну и дерьмо же все это», но «Эй-ар-си» в лице Рика, который успел уже ее возглавить, встала на дыбы.

вот был бы прикол, если бы Майкл назвал свой Post Traumatic "Ну и дерьмо же всё это" его бы мало кто понял, но по крайней мере это было бы честно. да и содержание в таком случае неминуемо изменилось бы в лучшую сторону. а какие вышли бы гастроли, ММ!

Даже песни из «Все кончилось» начали казаться мне слишком искусственными; некоторые треки из этого альбома заняли у нас больше времени, чем весь «Жидкий лед». Мы становились излишне придирчивыми, исхищренная филигрань звукооператорской работы, умноженная на беспредельные возможности микширования, заслоняла от нас самое музыку. Зачинщиком был Уэс с его вечным стремлением к недостижимому совершенству, но вскоре это поветрие коснулось и всех остальных. В нас появилось что-то такое… ну, не знаю. Пресыщенность, даже упадничество.
Оглядываясь назад, я удивляюсь, что это не случилось с нами много раньше, ведь мы и с самого начала не то чтобы очень рвались угождать вкусам улицы.
«And So The Spell Is Ended» стал платиновым буквально в наносекунду, он продавался лучше всего, сделанного нами прежде. Это был скованный, лишенный свободного дыхания, перепродюсированный альбом, собрание хромых, на костылях ковыляющих песен, и все же он продавался. [...]

вот такой вот парадокс: чем больше технических возможностей, тем хуже музло я уж не говорю про естественный отбор, без которого в наш век интернета приличному человеку и послушать-то нечего. Майку определённо пошло бы на пользу откатить все свои обновления за 25 лет и попробовать вытащить из себя что-нибудь живое. да и вообще много кому.

@темы: музло, читаю, лп

---

я не собирался читать Иэна Бэнкса (Осиная фабрика меня не впечатлила), но тут было про суи сайд и музыку, так что.. история басиста (хотя скорее автора песен) суперпопулярной группы, который на покое покупает себе в родном захолустье СОБОР и тусит там с алкашом-марксистом, малолетним токсикоманом и проституткой "под сорок", пока одна новость не подталкивает его к череде выводов, ведущих на скалу с приличным разбегом. вот такие сюжеты меня привлекают и.. ооох, какой же это был пассаж ПРО СОБОР!

Собор Святого Джута, известный также как «Уайксов каприз», выглядит точь-в-точь как церковь, таковой не являясь. При нем имеется и нечто выглядящее точь-в-точь как кладбище, однако могил на этом нечте нету.
Амброз Уайкс, 1819-1898, был единственным сыном удачливого торговца джутом из Данди, он значительно расширил отцовское дело, превратил скромное состояние в огромное, а в начале 1890-х перебрался в Глазго, чтобы сподручнее руководить установлением другой торговой империи - компании, импортировавшей американский табак. Он всегда был несколько сумасбродом, вырядил, к примеру, своих слуг на манер корабельной команды: дворецкого - капитаном, горничных - юнгами и оборудовал свою виллу в Берсдене небольшим маяком, который привлекал уйму перелетных птиц и доводил соседей до бешенства; впрочем, по викторианским меркам его странности не были особо вопиющими, к тому же все знали, что он - ревностный католик, преданный супруг и любящий отец.
Во всяком случае, так оно и было до мая 1864 года, когда его жена Мэри и их единственный ребенок погибли при крушении поезда. Мальчик был всего двух недель от роду. Хуже того, его не успели даже окрестить. Амброз знал, что в результате душа невинного ребенка не сможет войти в Царствие Небесное, что райские врата закрыты для нее наглухо и навечно, и это удваивало его терзания; Амброз запил и начал страдать бессонницей, врач прописал ему лауданум.
Траур Амброза выходил далеко за рамки благопристойности и хорошего вкуса; его берсденский дом и вилла в Хантерс-Ки, на берегу Холи-Лох, были сплошь задрапированы черным холстом. Вся мебель была наново обита черным, все ковры были убраны, а их место занял черный фетр, все картины и портреты были завешены черным крепом, а всем слугам было приказано одеться могильщиками. Большая часть их уволилась.
Амброз зачастил к своему приходскому священнику в сопровождении смущенного, но зато щедро оплачиваемого адвоката в тщетной попытке найти в небесном законоуложении щель, лазейку, которая поможет душе его усопшего сына снискать вечное блаженство. Священник, епископ и призванные на помощь иезуиты пытались его успокоить и вразумить, но Амброз с порога отвергал все их утешения. Он перестал ходить в церковь и даже исповедоваться.
Амброз напрочь забросил свои коммерческие дела и тратил все больше времени на сочинения писем священникам, епископам, кардиналам и даже самому Папе, упорно требуя, чтобы те изыскали в дебрях теологии тропинку, по которой душа его сына могла бы достичь вечного блаженства; он опубликовал целый ряд брошюр с призывами к реинтерпретации некоторых библейских стихов. Затем он начал пикетировать свою приходскую церковь - сидел у ее входа в специально для того приобретенном катафалке, а тем временем особо оплаченная группа складских рабочих ходила вокруг с плакатами, призывающими к реформе.
Однако эти рабочие тоже были католиками; вскоре они узнали от своих собственных священников, что участие в столь непотребных действах даже за тройную почасовую оплату губительно для их душ и совершенно бесполезно для души усопшего младенца. Тогда Амброз приспособил к делу расхристанных забулдыг, набранных по трущобам; они крыли прихожан последними словами, ссали на церковные стены и дрались с полицией.
Амброз пропускал мимо ушей все более настоятельные предупреждения и ледяные советы немногих своих друзей и вскоре остался вовсе без оных. К этому времени его коммерческая империя, столь долго лишенная хозяйского пригляда, оказалась на грани краха, и он ее продал. Судебные предписания лишили его возможности мало-мальски эффективно пикетировать церковь, и он отступил - ожесточенный, надломленный, но не утративший ни капли своей одержимости, богатый, но почти бессильный.
Горечь Амброза проросла ненавистью. Его брошюры поливали церковь грязью по каждому поводу и в конце концов стали такими непристойными, что типографии отказались их печатать. Амброз купил свою собственную типографию, она продержалась еще некоторое время, но затем рухнула под градом судебных исков и штрафов. В 1869 году его отлучили от церкви.
Однако Амброз был полон решимости посчитаться с церковью тем или иным способом. В конце концов, после многих раздумий и бессчетных бутылок бренди, он решил использовать для этой цели один из немногих объектов недвижимости, все еще оставшихся в его владении: пустырь на Сент-Винсент-стрит, между Элибэнк-стрит и Холланд-стрит. Продав практически всю остальную свою собственность, он заплатил огромные деньги некоему так и оставшемуся неизвестным архитектору и - если верить слухам - еще большую сумму одному из членов Городского совета, чьими стараниями разрешение на строительство было получено легко, как по маслу.
Он воздвиг собственную церковь. Готическую. В стиле, определенном одним из архитектурных путеводителей как ублюдочная помесь изуродованной пирсоновской нормандской готики с нескладной, легкомысленной ломбардской. В этой церкви было все, что положено: неф, трансепты, клирос, ризница, крипта, скамьи, алтарь, даже колокольня с колоколами (заранее, по заказу Амброза, надтреснутые колокола имели абсолютно кошмарный звук, однако специальное судебное постановление принудило их к молчанию).
Пустой участок на задах пустыря был превращен Амброзом в пародийное кладбище; нанятые им каменотесы (из протестантов, а как же иначе) изготовили по надгробному камню для каждого из многочисленных врагов, появившихся у него за предыдущее десятилетие. На каждом камне была правильная дата рождения, но за ней следовала дата кончины Амброзовой дружбы с одним из прошлых друзей либо просто дата, когда он решил, что эта вот конкретная личность не имеет права поганить своим присутствием землю. Рядом с его священником, епископом, парой кардиналов и некоторым количеством иезуитов расположился богатейший набор юристов, коммерсантов, судей, газетчиков, городских советчиков и строительных подрядчиков; можно было подумать, что всех их смела катастрофическая, сословно ориентированная чума, свирепствовавшая в городе с 1865 года чуть ли не до конца столетия.
Сие сооружение было известно как «Уайксов каприз» или - в память о первоначальных занятиях Амброза - собор Святого Джута. Оно приобрело широкую известность, стало одной из достопримечательностей Глазго. Оно упоминалось в путеводителях, газеты печатали письма читателей, требовавших снести его, небольшая группа вольнодумцев образовала Общество друзей Святого Джута, доступная с улицы часть церковных стен страдала от вандализма: от нее отбивали кусочки камня, на ней писали и выцарапывали всякую непотребицу.
В качестве ответного удара Амброз украсил церковь не совсем обычной статуей. Неизвестный скульптор изобразил его покойную жену Мэри с некрещеным ребенком на руках как Мадонну с младенцем.
Позднее, из брошюры, напечатанной через много лет после смерти Амброза, стало известно самое пикантное обстоятельство: он искренне считал, что вышемногократноупоминавшийся ребенок был зачат не непотребно, но непорочно. В свою первую брачную ночь, при первой попытке установить супружеские отношения, находясь уже в нескольких дюймах от желанной цели, Амброз испытал преждевременную эякуляцию; он поспешно ретировался и - если верить его утверждениям - был слишком смущен, чтобы сделать повторный заход. Однако его семя оказалось куда более решительным и целеустремленным: успешно перенеся недолгое воздушное путешествие, оно, надо думать, заняло малыми силами весьма ненадежный плацдарм в бутоне женственности; в сердце этой розы проникла разве что какая-то капля, но этого оказалось достаточно, чтобы некий особо шустрый живчик прошмыгнул мимо нерушимой девственности миссис Уайкс и оплодотворил яйцеклетку.
Амброз считал, что ребенок, родившийся к жизни земной столь чудесным (как ему виделось) образом, имеет право на особое отношение и в жизни загробной, однако природная стеснительность не позволяла ему раскрыть обстоятельства столь интимного свойства кому бы то ни было, в том числе и теологическим авторитетам.
В 1898 году на Страстную пятницу северный трансепт Амброзовой церкви серьезно пострадал от пожара; то же самое пламя пожрало и большую часть его архива. Сам Амброз получил тяжелые, обширные ожоги, несколько недель держался и даже вроде бы пошел на поправку, но все-таки помер, в аккурат на Вознесение.
В его завещании была оговорена вполне приличная сумма на содержание церкви; дохода с этих денег хватило, чтобы мало-помалу восстановить поврежденное пожаром. Весьма естественным образом собор Святого Джута перешел в собственность «Друзей Святого Джута», которые использовали его для складирования своих атеистических публикаций. Эти самые «друзья» существуют и по сю пору; в начале двадцатых годов они забросили здание, долго пытались его продать, но не находили покупателя - согласно Амброзову завещанию будущие владельцы не имели права что бы то ни было сносить или радикально перестраивать. Я купил собор Святого Джута в 1982 году, когда решил удалиться от мира, и так с тех пор там и живу, в тепле и уюте.

у чувака всё отлично со вкусом и чувством юмора а романчик, в целом, на один раз. в поезде прокатиться. никаких откровений тут не отхватишь, но и ничего зловредного тоже.

@темы: музло, читаю

---

Инес спала, обняв меня рукой и прижавшись грудью к моей спине; ночью я просыпался и чувствовал на шее ее мирное дыхание. Часто оказывалось, что рука Инес скользнула - я уверен, что совершенно бессознательно, - ко мне в пах, моя мошонка лежала в теплой, согнутой чашечкой ладони, как птичье гнездо в развилке дерева. Не было случая, чтобы ее пальцы сомкнулись сильно, причинили мне хоть малейшую боль, и я не думаю, чтобы Инес хоть раз проснулась в таком положении - под утро она неизменно переворачивалась на другой бок, - зато я десятки и десятки раз обнаруживал ночью, что она ласково держит меня за яйца.

В Глазго линия метро одна, кольцевая. Вагоны там раньше были красные, отделанные изнутри деревом и с кожаными сиденьями; они сильно скрипели, а воняли уж так, что не скоро забудешь. Когда на их место пришли теперешние пластиковые, ярко-оранжевые игрушки, линию прозвали «заводной апельсин». Вскоре образовалось и вторичное понятие «вдарить по заводному апельсину», то есть совершить круговую поездку на метро, выходя на каждой из пятнадцати станций, чтобы принять в ближайшем пабе пинту пива и рюмку виски (или «хаф-энд-хаф», если ты слабак). Мы с Макканном уже год как планировали совершить сей ратный подвиг, но только руки все не доходили.

@темы: читаю

---

кто хуйня?

@темы: слав, не надо!

---

Малиновская бычит на Гибсона.. интересно!

Эта книга - не для любителей сенсаций и скандальных последних известий. Жаждущих перетряхнуть чужое белье - желательно погрязнее - она разочарует, если не возмутит. (Впрочем, для них есть другое чтение, благо об утолении духовной жажды этого рода читателей позаботились и главный биограф Дали Ян Гибсон, и наши издатели, спешно переведшие - впереди Европы всей - его «Постыдную жизнь», где все девятьсот страниц автор носится с навязчивой голубой идеей, которую с редкостным усердием уже лет тридцать вписывает в любую знаменитую биографию.) И не зря предисловие Гибсона к испанскому изданию воспоминаний Аны Марии Дали дышит плохо скрытым раздражением и, по сути, сводится к уведомлениям о том, что 1) в сюрреализме Ана Мария, в отличие от Галы, не разбиралась, 2) Галу, музу сюрреализма и свою новую родственницу, не любила, а главное - 3) утаила что-то восхитительно патологическое, припрятанное в семейном помойном ведре.

по долгу службы мне снова пришлось залезть немного в биографию Дали (в ту часть его жизни, где был Федерико) - когда я узнал, что оная имеется за авторством Гибсона. поскольку мне сейчас нужны ФАКТЫ, а Гибсон в прошлый раз показался довольно дотошным в этом смысле.
перетряхивает ли он в Безумной жизни грязное бельё? увы, в случае с Дали перетряхивать больше и нечего. другое дело, что в подобном антураже не совсем возможно придерживаться деликатности в сторону Федерико (которую он всецело заслуживает, даже в книге не о себе).
конечно, Гибсон утверждает, что Лорка - гомосексуалист. и, конечно, освещает общие положения их с Сальвадором "жестокого поцелуя" - а куда от этого деваться? и зачем? само собой, у меня нет никаких иллюзий относительно достоверности свидетельств Дали, я ни в грош не ставлю ни одного его слова, но с другой стороны - а на чьи вообще свидетельства стоило бы положиться больше, чем на творчество самого Федерико? из которого ОЧЕВИДНО, что он гомосексуален. да и что касается его отношений с Дали: значение имеет не то, что этот дегенерат говорит о каких-то там домогательствах, а то, что Федерико пишет в Оде или Публике. самым же верным, на мой взгляд, доказательством характера их связи является тот глубокий кризис, в который ушёл Лорка в 28-м году, когда Сальвадор, в погоне за своей декадентской мечтой, оставил его одного. впрочем, та мерзотная жизнь, которую прожил Дали, оборвав всякое общение с Федерико, не менее красноречива в этом вопросе.
что же до "голубой идеи" Гибсона, то не стоит так переживать, Натали. ну что ему делать, если в мире искусства одни пидорасы? xD а может, он просто умеет их выбирать из всего стада, так как сам такой же? это происходит непроизвольно (я по себе знаю), чего ты кипятишься? ;3
ну и, глядя на Дали, на то, какое это исковерканное, задушенное страхами существо, ОЧЕНЬ сложно не заподозрить во грехах его семью. тут два варианта: либо семья способствовала, либо - игнорируя - потворствовала (склоняюсь ко второму, но, наверное, не без первого). конечно, Гибсон будет досадовать на столь близкого свидетеля, если он не отвечает на мучающие его вопросы.
вывод из предисловия? похоже, Натали и сама не прочь сшипперить Федерико с Аной Марией - ай-яй-яй! Бенсуссан, например, считает, что Лорка разыгрывал эту карту (а парень тот ещё мистификатор, не будем об этом забывать) для своих родителей (и вообще для отвода глаз), а сам там на камушках Сальвадору уши чесал. и я склонен думать, что это так и есть, пусть и не в столь циничном выражении: всё-таки сестра Дали - это ещё немножко Дали, а уж в жадности Федерико до этого недоразумения я сомневаться ну никак не могу.

@темы: читаю, лето с федерико

---

за прослушиванием эфиров Фонаря, я внезапно осознал, что почти и не застал Станцию 106,8. это были два моих последних класса школы, а Станция как раз и закрылась в 2001-м, и мои диджеи переехали на Динамит ФМ. в 2001-м году линкин парк хуярили свой мегатур с хайбрид тиори, а я записывал на кассеты лучшую электронную музыку на свете. в 2024-м все мы наконец встретились в одном месте)

youtu.be/SU5BM2xtcgE?si=_8v3fYFYtW7mlmEZ



youtu.be/XRsXejRzGHg?si=QI7oYf8Guq-Kh1cl

@темы: музло, фш, лп

---

это чья тут у нас красотка?

вторник, 16 июля 2024 в 20:38

Пишет Трент Мёллер:

Это выглядит как что-то почти дримкорное, созданное мозгом на основе приглушенных детских впечатлений: некая "Белая башня" неясного предназначения, поросшие травой трамвайные пути. Но всё это реальный уголок Екатеринбурга.

---

***
Гранада временами как-то блекнет, и в улицах, уходящих в поля, слышится тогда рокот покинутой гавани - приюта бескрайнего отчаянья.
Осень заливает долину, погружая в подводную жизнь. Шлюзы Альгамбры - тебе никогда не хотелось медленно проплыть по ним? И ты не видел лодок, убаюканных дремой, у подножия башен? Сгустились жемчужные сумерки, и я понял, что живу в сказочной Атлантиде.
Я уехал бы, но останусь - пока листья не пожелтеют.

***
Я «в поместье Сан-Висенте», в гранадской долине. В саду столько жасминов и «ночных красавиц», что к утру у всех в доме сладостно тяжелеет голова - чудная боль, подобная той, что мучит стоячую воду.

***
Я думаю, Гранада совсем не живописна. Даже для импрессиониста. Так же не живописна, как не пластична река. Все движется, играет, ускользает. Поэтична - да, музыкальна - да! Нет четкого контура - серая гамма, город в серых тонах. И стержень его - печаль.
Все-таки это мой город.

***
В дождь Гранада светится тем же дивным светом, что озаряет лоб мыслителя и напоминает о детстве. Закатный свет в полседьмого, как свернешь за угол по дороге из школы.

***
Жермен, а когда вы приедете в Гранаду? Может быть, на праздники, перед постом? Все ринутся на площадь, на карнавал, и сердце Гранады - ее алое сердце - останется в одиночестве. Приезжайте, и вы сможете уловить, не спугнув, сокровенное очарование нашего города.

@темы: читаю, лето с федерико

---

Конечно, письма Лорки - драгоценный материал для исследователя и биографа (сколько одних только хронологических несуразиц удалось исправить благодаря письмам, не говоря уже о датировке замыслов, об их первоначальном облике и о многом другом). В письмах Лорка часто говорит о том же, о чем и в лекциях, но пространнее, свободнее, хотя и не так отточенно; в его письмах мелькают образы из еще не написанных стихотворений, он комментирует или даже пересказывает свои стихи, подробно описывает еще только задуманные пьесы и, кажется, не столько тому, кому пишет, сколько себе разъясняет, что переменилось в его поэзии и в нем самом. Напиши о том же другой - это были бы в полном смысле слова литературные письма, не то чтобы рассчитанные на публикацию, но допускающие или предполагающие ее. А Лорке, вне всякого сомнения, сама мысль о публикации писем показалась бы дикой. И не потому, что его письма могли бы «выставить напоказ сокровенное». Зная его скрытность, трудно представить, что такие письма были (а если и были, отдадим должное тем, кто обнародовал только то, что следовало, и не больше, - редкий в наше время такт). Но все же не потому. Хуан Рамон Хименес хранил черновики и копии своих писем, сознавая, что, кому бы он ни писал, его письма, как и его стихи, обращены к «бесчисленному меньшинству», а не только к адресату. Для него письма, даже очень личные, были частью его литературной работы. Письма Лорки - часть его жизни. И главное в них - не то, о чем они (сколь бы это ни было интересно). Главное - его голос, обаяние живого общения. Конечно, и в лекциях Лорки встречаются разговорные интонации, но не они определяют тот отчетливо письменный, хоть и рассчитанный на произнесение склад речи. В письмах Лорки разговорная, характерная для его устной речи интонация - правило. Поэтому в его письмах так много графических изображений интонации - подчеркиваний, многоточий, восклицаний, так много неправильностей, имитирующих живую речь, южный акцент, эхо или даже зубную боль.
Не менее тщательно, чем для журнала «Петух», Лорка выбирает цветную бумагу для письма и чернила в тон бумаге, конверт с водяными знаками (желательно загадочными) и марки, туманно связанные с тем, о чем говорится в письме. Он украшает письмо рисунками, часто большими, цветными. Целый лист в письме Мануэлю де Фалье занимает картина «Полет осы в моей комнате» (известно, что дон Мануэль приходил в тихое отчаяние, стоило мухе или иной твари жужжащей проникнуть в его кабинет, и Лорка «не раз вступал в единоборство со стихией во славу тишины и гигиены»). Письма Лорки не просто написаны - они так же тщательно и любовно сделаны, как старинные рукописные книги, украшенные буквицами и миниатюрами (еще и поэтому не могло быть копий). По-детски старательно выписанные обращения, длинный на полстраницы хвост буквы Д («Дорогой Мельчорито!») и рядом - рой рвущихся вверх строчек, мелких, торопливых букв и подпись, сегодня раскрывшаяся веером, завтра - летящая стрелой. Он вкладывает в письмо свои стихи, программки вечеров и спектаклей, восхитившую его курьезную рекламу или дурацкий проспект дурацкой выставки, милую картинку, полюбившуюся еще с детства и не переменившуюся с тех пор, - обертку от шоколадки, на которой принц «все еще примеряет Золушке хрустальный башмачок, а если перестанет - рухнет мир...». И когда из конверта, на котором адресат поименован Эмиром, Халифом или Генеральным Консулом Поэзии, вываливается что-нибудь в этом роде, нельзя удержаться от улыбки: «Проделки Федерико!» - так улыбаются подарку ребенка. Никто больше не писал таких писем. И не важно, длинные это письма, поделенные, как сонаты, на три части волнами, гирляндами и пейзажами, или короткие - два слова на приглянувшейся открытке и подпись «Федерико», оплетенная голубым вьюном. Всякое письмо Лорки по жанру своему - подарок. Он, первооткрыватель этого эпистолярного жанра, кажется, и не умел писать других писем. На морском берегу, под камнями, он оставлял письма для Аны Марии Дали; сестрам прислал из Америки «осеннее письмо» на бересте. И даже если нужно было упомянуть о деле, попросить совета или помощи, суть письма все равно не сводилась к делу. Даже в самых серьезных и печальных его письмах угадывается желание порадовать и развеселить друга - отблеск его долгого детства. «Я никогда, никогда не состарюсь», - писал он Хорхе Гильену. И это сбылось.

(с) Н. Малиновская

письма Лорки - это ещё одна стрела в моё сердце, потому что мне нравится ПРОСТО ВСЁ, что он написал, ВОТ НАСТОЛЬКО ОН ХОРОШ для меня. догадываюсь, что письмо способно вместить в себя лишь некоторую долю обаяния автора, и даже вообразить не могу, как в таком случае оно сверкало в общении тет-а-тет. вся эта игривость, внимание, ласка, этот поэтический ум, эта манящая таинственность, темперамент, жизненная сила, подёрнутая глубокой, неподдельной тоской.. учитывая это и то, как большинство людей, окружавших Федерико, любили его, я не в состоянии понять, на чём существовало меньшинство, которое его отвергло, стало причиной его гибели.

Этот моряк курит трубку, печалится и вспоминает.
Забудься он на мгновенье, и глаза его потонут. Как тихо сомкнется тогда море - уже без парусов, без воспоминаний, всколыхнув темные розы и мертвых рыб. Настоящее море.
А день золотой - будь он благословен! Все мы - как тот моряк. Из гавани доносится рокот аккордеона и смутные шорохи воды, моющей пирс, с гор тянется запах молчаливой пастушьей трапезы, а мы ничего не слышим - только свою даль. Бездонную даль, где ни гавани, ни гор...
Вот что хотел я тебе сказать, Хосе Мария, - ведь наши моряки поймут друг друга.
Где ты теперь, милый Хосе Мария?

@темы: читаю, лето с федерико

---

(с) vk.com/chesterthemolester

собрать бы из этого артбук, по-хорошему)
правда, в фандоме найдётся не много людей, которые оценили бы такое по достоинству)

@настроение: 42

@темы: фш, лп

---

- Ты знаешь, я старался сдержать свое слово, но… теперь не представляю, как это сделать. Только не сейчас… - Он попытался сохранить маску раздражения и горечи, но она превратилась в карнавальную мишуру, а потом исчезла. - Я так соскучился, - прошептал он и протянул ко мне руку.
- Взаимно, - чуть слышно отозвалась я, машинально последовав примеру бывшего друга. Пальцы переплелись, а вместе с ними и чувства: моя боль, его боль…
- Джейк! - шагнув к нему, позвала я. Хотелось обнять его и стереть с лица несчастное выражение.
Эдвард оттащил меня обратно, на этот раз сильные руки не защищали, а сдерживали.
- Все в порядке! - заверила я, с надеждой заглядывая в любимое лицо: он все поймет, обязательно!
Увы, карие глаза были непроницаемы, а лицо - пустым и холодным.
- Нет, вряд ли.
- Отпусти ее! - снова разозлившись, прорычал Блэк. - Она хочет ко мне! - Индеец шагнул вперед, темные глаза заблестели в предвкушении боя, а грудь, от мелкой дрожи, раздулась.

уу, это Я к тебе хочу! 。゜゜(´Ｏ`) ゜゜。

по-моему, трепет таких сцен с Джейкобом не идёт ни в какое сравнение со всеми этими любовными пассажами при участии Эдварда. да, дружба сама по себе - более богатое и сложное чувство.. даже комплекс чувств! но ещё дело в том, что бессмертный не может тягаться в задоре даже с простым смертным, чего уж говорить про индейца-оборотня, дважды пышущего темпераментом
не понимаю я, чего привлекательного в Эдварде, хотя через страницу настаивают на том, что он красавец, умница, одарён с ног до головы и пахнет как Вилле Вало на съёмках Join me in death - ваще пофиг. МНЕ НУЖНО БОЛЬШЕ ИНФОРМАЦИИ О КВИЛЕТАХ!! мне нравится лес, Ла-Пуш, обшарпанные, уютные домишки и сборища у костра с легендами и жареным мясом.. запах мокрой псины, АХАХА!.｡ｏ♡

@темы: музло, читаю, гилти плеже

---

пинтерест, падла, накидал мне моих любимых бандитов (хотя я не просил).




уу, Итаченька такой красивый~ никогда не шипперил его с Кисаме! да я ни с кем его не шипперил))) потому что ИТАЧИ МОЙ! :3 у такого всеобъемлющего существа не может быть пары в принципе.
Какузу - какой-то кот-подросток)) в таком виде ему будет сложно оставаться топом для Хидана хд
внезапно образовался пейринг из Орочимару и Зецу.. ну как.. скорее, трио)))
ещё попался Обито, но Обито почил в бозе давным-давно и ни в каких Акацуках не участвовал
то ли дело дед!



божжжее.. эта порода не зря сводит Орочимару с ума и надо быть вселенским дегенератом, чтобы арбузить эту семью и в конце концов её уничтожить. можно сказать, завистливая змея в какой-то степени отомстила Третьему за весь этот пиздец. ну и за себя, так-то.



а вот Сасори мог бы и поадекватнее развернуть своё земляческое чувство, а то смешно получается: выбросить Гаару после раскулачивания как какую-то ненужную тряпицу, а потом всрать бой собственной бабуле - НУ ТАКОЕ. взяли бы пацана к себе. а там бы и Наруто подоспел (когда бы разобрался, в какое говно его втянули). Акацуки нужно больше молодёжи! Дэйдара всего один и тот слишком суицидален - а без детей что за жизнь? и почему на блондине налобный протектор Итачи-сана? ох уж этот мне любовный треугольник :3 хотя скорее прямая хд

@темы: нарутень

---

спустя тысячу лет я посмотрел Сумерки с оригинальной дорожкой. и должен признать, что весомую долю кринжа обеспечивает именно русский дубляж. видимо, актёрам так не понравился этот проект, что они решили заговнить его окончательно
основная доля кринжа приходится, пожалуй, на сам факт экранизации. то, как скроены события в угоду хронометражу и зрелищности, создаёт впечатление, что Форкс населён исключительно драма квин, потому как мотивация их поступков или слов зачастую не понятна. это отражается и на характерах: в книгах Белла больше шутит, больше дерзит (Эдварду), более честная относительно своих школьных друзей и так далее.
да, сама история по своей сути - тоже кринж. как ни крути, это Мэри Сью, и даже основная тема (семья) сделана довольно топорно (без обоснуя). тем не менее, эта вещь обладает каким-то своим очарованием, возможно, заключающимся в обширном пространстве для деятельности фандома (которое обеспечивают ценности, заложенные в фундамент истории). для меня, правда, вся эта вампирская канитель была бы совсем не интересна без ♡ｏ｡.Джейкоба.｡ｏ♡ (и индейцев-оборотней), но я всё же склонен думать, что волки добавлены в повествование отнюдь не ради разнообразия и той же мэрисьюшности.

@темы: смотрю, читаю, гилти плеже

---

ух, разошёлся :3

Я говорю Гарсиа Лорке, что многие упрекают его в том, что он сильно сократил пьесу Лопе и внес в нее неоправданные изменения. Ответом мне бурное негодование.
- Эти люди, которые обвиняют меня в том, что я сократил «Дурочку», понятия не имеют о Лопе де Веге. Они путают пьесу Лопе, великого Лопе, с «Дурочкой», которую привыкли видеть в театре, а ведь это - жалкая переделка.
- И все-таки сколько строк Вы выпустили?
- Строк двадцать. Даже меньше, наверное, пятнадцать. Причем строки эти не лучшие в пьесе, они лишние, хуже того — они плохи. Их следовало отсечь как мертвую часть живого тела. В классическом испанском театре полно таких мертвых фраз. Они тяжеловесны и ломают внутренний ритм фарса - фарса в мольеровском стиле. Именно в этом ключе я ставил комедию.
Если бы я исказил пьесу, я бы прямо сказал об этом и постарался бы оправдаться. Я честен и ничего не таю. В «Рыцаре из Ольмедо», одной из лучших пьес мировой драматургии, я убрал три последние сцены (мщение), когда ставил пьесу в театре «Баррака». Ведь со смертью рыцаря из Ольмедо все кончается, так ведь? И разве это не значит, что после смерти ничего не нужно? Ничего! Три последние сцены Лопе написал не ради пьесы, а ради публики; они умаляют величие пьесы. Как известно, во времена Лопе публика требовала кары виновным. «Смерть им! - кричала она . - Смерть им!» И приходилось убивать. Такие смертные приговоры исказили множество пьес той эпохи.
Приведу еще один пример того, как я обращаюсь с классиками, и в частности с Лопе де Вегой. Когда в «Барраке» я ставил «Овечий источник», изо всей пьесы я выбрал только 60 сцен. Ради социальной драмы я пренебрег политической. Но я не обманывал публику. Я не говорил: «Мы показываем «Овечий источник», я сказал: «Вы смотрите избранные сцены из «Овечьего источника».
Иначе и нельзя! Ведь именно потому, что всякий, кому вздумается, хватается за испанскую классику, мы обречены смотреть убогие постановки наших классических пьес. Испанских классиков можно ставить по-разному, но непременно нужно одно - душа, чуткая к их поэзии. Это как в музыке. Рубинштейн играет Шопена иначе, чем Брайловский, но ведь Шопен остается Шопеном у каждого из них! Дело в том, чтобы довести форму - чувство, темперамент - до зрителя.
Не думайте, что я враг полных текстов. Однажды я поставил без купюр «Бдительного стража» Сервантеса, поставил как цирковую пантомиму. Замечательно ведь? Совершенно замечательно. А был грандиозный скандал.
Вообще же уму непостижимо, что делают с классиками! В театре «Боррас» в «Саламейском алькальде» роль Дамы сведена на нет, а центральные сцены попросту исчезли. Почему? Потому что ведущему актеру так легче!
В конце прошлого века множество классических произведений подверглось переделке. Ремесленники приспосабливали пьесу к нуждам своего времени, изменяли не только характер персонажей, но и суть пьесы, а заодно - втискивали ее в прокрустово ложе трех единств. Разветвленное действие их не устраивало. Кстати, опять о «Дурочке». Кое-кто недвусмысленно намекал, что я сократил роль Нисы, сестры, хотя на самом деле я не изменил в тексте ровным счетом ничего. А дело в том, что в некоторых постановках текст был дополнен совершенно неуместными псевдолатинскими оборотами. Отсюда и упрек! Видимо, авторам дополнений показалось, что так будет яснее противопоставление сестры и Дурочки.
Да это просто напасть какая-то! Случается, изменяют даже имена действующих лиц - Клару по неведомой причине переименовали в Бласилию. Мало того: Мария Герреро, превосходная актриса, в спектакле, поставленном, кажется, ее мужем, начинающим режиссером, играла Дурочку наивной девушкой, которая только кажется дурочкой. Нет и нет! Дурочка Лопе - самая настоящая дурочка! Замысел Лопе не в том, чтобы противопоставить два характера, как думают почти все, он хотел, чтобы мы увидели своими глазами, как любовь исцеляет темную душу. Это ясно как божий день.
Я спрашиваю Гарсиа Лорку, что в «Дурочке» принадлежит ему, и только ему.
- Песня котов и сегидильи в финале. Больше ничего! Песня котов, мне кажется, вполне уместна. А сегидильи завершают пьесу точно так же, как завершали ее во времена Лопе тонадильи.
- Вы сами написали музыку к «Дурочке»?
- Песню котов и сегидильи - да. Кроме того, я ввел в пьесу музыку Салинаса и Барбьери. Слова сегидильи я взял из интермедии Сервантеса. Прелесть что за песня!
Гарсиа Лорка напевает.

@темы: читаю, лето с федерико

---

Особенно негры. Их тоска - духовный стержень той Америки. Негр ближе к человеческой природе и к природе вообще. Все для него - музыка, он вынет вам мелодию даже из кармана! Если бы не их искусство, в Соединенных Штатах не осталось бы ничего, кроме техники и автоматов.

@темы: музло, читаю, лето с федерико

---

"Элегия Марии Бланшар"

Ее изуродованное тело не знало другой радости, кроме этих мертвых, истекающих кровью рук снятого с креста.
Его исполненные любви руки и столкнули ее с лестницы, чтобы сделать своей невестой и отрадой, лишь они и были подмогой в тех чудовищных родах, когда голубь ее души силился вырваться из стиснутых губ. Не нам судить, правда это или нет. Но мифы дают миру жизнь, и море, лишась Нептуна, станет косной стихией, а волны потеряют половину красоты без Венеры, придуманной человеком.

это он про кифосколиоз и врожденный вывих бедра, как сообщает википедия. Бланшар так использует блики на человеческих фигурах, что они кажутся сделанными из пластмассы.

Я то и дело называл тебя горбатой и ни разу не упомянул ни твоих чудесных глаз - слезы подкатывали к ним скачком ртутного столбика, - ни твоих единственных в мире рук. Но об одном я все же скажу: скажу о твоих косах, чтобы восславить их перед всеми, ведь такой несравненной и щедрой была их волна, что укрыла бы тебя целиком, как любимая тобою пальма укрыла младенца на пути в Египет. Да, горбатая, так что же? Все мы порядком слепы, и я, друг твоей тени, Мария Бланшар, клянусь, что в Испании не было кос прекраснее твоих.

@темы: читаю, лето с федерико

---

Гранада создана для музыки, потому что это пленный город, заточенный в горах, город, где мелодию шлифуют, хоронят и длят стены и скалы. Музыка - наследие городов замкнутых. Севилья, и Малага, и Кадис ускользают через портовые ворота, у Гранады же нет иного выхода, кроме надмирной звездной гавани. Она затворница, чуткая к ритмам и отголоскам, - и сама как мелодия.

@темы: музло, читаю, лето с федерико

---

тот случай, когда читаешь предисловие и понимаешь, что книга будет хорошей.

[...] И точно так же во всем, что делал и говорил Лорка, никто не замечал ни мужества, ни решимости. Разве что неосмотрительность. В нем еще с детства привыкли замечать (и даже снисходительно прощать) другое - безотчетные, чисто детские страхи. Брат вспоминает, что Федерико ни разу не подошел близко к лошади - о том, чтобы сесть на нее, и речи не было. Он боялся болезней, высоты, боялся стариков - «от них веяло смертью»; из суеверия боялся черной одежды. (Все страхи Юноши, героя «Когда пройдет пять лет», автобиографичны.) Невозможно было заставить его надеть новые ботинки - «такие надевают покойникам!». А его старые, стоптанные башмаки, потерявшие даже подобие цвета, приводили в отчаяние сестер и потешали друзей. Но кажется, сильнее всего Лорка боялся моря, которое так любил. Ана Мария Дали вспоминает, что он, так и не научившись плавать, не решался войти в воду один - только держась за руку. В лодке боялся «кораблекрушения». Кажется, единственное, чего Лорка не боялся, это грозы. Его предусмотрительный отец в каждом доме, где поселялась семья, устраивал громоотвод. И пока при первых признаках бури закрывали окна, Лорка под проливным дождем бежал к дому тетки - во-первых, потому что там не было громоотвода, а во-вторых, потому что тетя и кузина Аурелия так картинно умирали от страха перед грозой, что пропустить это увлекательное зрелище было бы непростительно.
О страхах Лорки вспоминают, конечно, самые близкие, и всегда их рассказы обрываются щемящей нотой - что же он пережил в те три дня, в ту ночь, когда уже не было и проблеска надежды? «Всякому человеку такое бесконечно тяжело, но есть мужественные люди, есть, наконец, герои, а как было Федерико... я и сейчас... не могу... об этом думать...» - Мануэль Анхелес Ортис смолкает.
[...]
Единственный раз, и очень сдержанно, он сказал о своем выборе: «Гранада научила меня быть с теми, кого преследуют...» (Не раз Лорка с упоением излагал друзьям историю «о том, как дон Мануэль в первый и в последний раз в жизни накричал на человека, чему я сам был свидетелем». В тот день из гранадской тюрьмы бежал узник, о чем в городе знали, и служанка, заслышав шум, крики и выстрелы, бросилась запирать дверь. Фалья кинулся за ней: «Что Вы делаете? Откройте! Откройте! Его же преследуют власти!!!») Тем же безотчетным порывом - защитить - диктовалось поведение Лорки. Недаром в 1933 году он первым поставил свою подпись под испанским манифестом в защиту жертв нацизма. И не случайно, объясняя свой выбор, Лорка говорил о готовности к жертве: когда нельзя защитить, встают рядом. Это душевное движение угадывается даже и в той шутке, что некогда насмешила его каталонских друзей. В 1927 году поэт, гость и любимец Барселоны, расписывался в книге посетителей. Один из них поставил после фамилии «бывший арестант» (что соответствовало действительности), второй - «будущий арестант». Лорка по обыкновению разукрасил свою подпись цветами, лимонами, листьями и добавил: «неизбежный арестант». Пройдет восемь лет, и Поэт из его последней драмы, двойник автора, скажет: «Я - смертник» - и погибнет от руки человекоподобного существа «без лица», успев спросить: «Кто ты?» - и услышать ответ: «Власть».
«Труднее быть на высоте обстоятельств, чем над схваткой». В годы народной трагедии испанской интеллигенции было суждено выстрадать правоту этих слов Антонио Мачадо, но выбор был сделан задолго до рокового июля. В 1933 году журнал «Октябрь» публикует Антифашистский манифест, и первая подпись под ним - Ф. Гарсиа Лорки. В ноябре 1935 года он вместе с Антонио Мачадо подписывает второй Антифашистский манифест. 14 февраля 1936 года, в апогее политической борьбы, подпись Гарсиа Лорки под воззванием «Интеллигенция - с Народным фронтом» снова стоит первой. Так подтверждался выбор. Если вспомнить, как жил Лорка эти годы, станет ясно, что не роковая случайность оборвала его жизнь. Было и длилось «введение в смерть» (не зря он хотел так назвать одну из своих книг). И задолго до развязки поэту был ясен итог, предсказанный стихами, прожитый его героями. Друзья могли обманываться и обманывались так же безоглядно, как Хорхе Гильен, он - нет. Может быть, он один знал, чем обернется в итоге каждое его слово; знал и ни разу не уклонился от ответа. Никто не заметил в том, что он делал и говорил, особого мужества, хотя - вспомним о море - ему и правда, наверно, было труднее, чем другим...

Врожденный порыв - защитить - был побудительной силой и всех его начинаний. И не будь в них этого пафоса защиты (если уточнять, то защиты культуры), они могли бы показаться просто чередой случайных и разнородных увлечений. Надо защитить одно из самых красивых селений гранадской долины, так несуразно и несправедливо поименованное Отвратительным (Аскероса), и Лорка придумывает десяток новых названий и уговаривает алькальда заняться переменой имени. Надо вызволить из забвения старинного гранадского поэта Сото де Рохаса, и Лорка пишет о его семи садах, готовит издание «Рая, недоступного многим». Надо спасти духовную сокровищницу Андалузии - глубинное пение, и Лорка взваливает на себя трудное, но так блестяще удавшееся дело - конкурс канте хондо. Надо напомнить Гранаде, как много она значила для Теофиля Готье, Дебюсси, Мериме, и Лорка ищет художников, которые сделают эскизы мемориальных досок, ищет для них подходящие места, мастеров, каменщиков. Защитить от несправедливых обвинений великого непонятого Гонгору - вот конечная, хоть и не единственная цель лекции об «Уединениях». Развеять предубеждение против новой живописи - в этом смысл «Скетча». И конечно же, нужен журнал, иначе обновление так и не затронет так называемую культурную жизнь Гранады, давно погруженной в спячку. И ради того вновь будут отложены издания собственных книг, будут написаны десятки писем с просьбами прислать для «Петуха» статью, «за которую не заплатят», сделать иллюстрации, найти подписчиков. Это нужно Гранаде, а всей стране нужна бродячая театральная труппа, иначе в глухих испанских селах так никогда и не узнают, что на свете существует театр, иначе крестьяне так и не увидят Джульетту и Сехисмундо, не услышат классический испанский стих. Есть долг: «вернуть народу его достояние - театр», и потому несколько лет жизни Федерико Гарсиа Лорки будут отданы «Барраке».

Наталья Родионовна Малиновская

ru.wikipedia.org/wiki/Малиновская,_Наталья_Роди... родилась в Хабаровске - это во-первых. а во-вторых, её муж - не кто-нибудь там, а Анатолий Гелескул, переводчик поэзии Федерико (в том числе). бывает же такое.. Лорка у них, можно сказать, - долгосрочный семейный подряд хд даже член семьи..
и у меня, получается, три её детища - вот этот сборник прозы (статьи, лекции, интервью), книга Аны Марии Дали о брате (с письмами Сальвадора и Лорки) и её собственный талмуд по душу Испании. что ещё для счастья надо? правильно, только биография Гибсона т_т ну и полное собрание сочинений, конечно *maniac*
вот Осповат, например, мне не нравится. а тут сразу видно, что Натали Федерико очень любит. интересно, удастся ли ей притушить мой праведный гнев насчёт этого козла Дали, она ведь и его переводила тоже%] ненавижу эту сволочь. но скорее всего, за него будет замолвлено словечко. ЧТО Ж!

@темы: читаю, лето с федерико

---

Малин Кивеля "Ты или никогда"

Не то чтоб я скучала по чужому смеху, но у Эдит такой особый смех, когда она пытается что-то сказать и не может, язык не ворочается, так у неё с рождения. Такой смех, в котором только за десять лет можно научиться распознавать смех, - может быть, он ещё вернётся.

если не считать Калевалу, это вторая финская книжка, которую я прочитал. видимо, мне просто повезло, что вторая мне понравилась не меньше, чем первая (а то был "Тролль"). в тексте почти ничего не происходит сюжетно, но очень много происходит поэтически. это можно перечитывать. как стихи. тут про одиночество, про снег, цветы, Элвиса, про русского гастарбайтера с аккордеоном.. манера изложения понравится тому, кто - опять-таки - любит стихи. а ещё это равнодушное сострадание в описании быта от того, кто не распространяется напрямик о своём значительном опыте. отличная вещь, я не ожидал.

@темы: читаю, финики

---

чё-то они действительно разошлись..



сборники рассказов. во втором не все свежие.
обложки обескураживают СНОВА. чисто безотносительно они, конечно, симпатичные. но такие могли бы быть у ЛЮБОГО японского автора, а по отношению к Ю-тяну это недопустимо обложки, где он весь из себя самурай, мне тоже не нравятся: всё это лепят совершенно от балды, не вдаваясь не то что в подробности, а просто даже в суть вопроса. и ролики на ютубе про Мисиму меня бесят: хоть бы раз сказали что-нибудь по делу. зачем читают? А ХЗ

@темы: читаю, ю-тян