[Piano-for-Itachi]

Конечно, письма Лорки - драгоценный материал для исследователя и биографа (сколько одних только хронологических несуразиц удалось исправить благодаря письмам, не говоря уже о датировке замыслов, об их первоначальном облике и о многом другом). В письмах Лорка часто говорит о том же, о чем и в лекциях, но пространнее, свободнее, хотя и не так отточенно; в его письмах мелькают образы из еще не написанных стихотворений, он комментирует или даже пересказывает свои стихи, подробно описывает еще только задуманные пьесы и, кажется, не столько тому, кому пишет, сколько себе разъясняет, что переменилось в его поэзии и в нем самом. Напиши о том же другой - это были бы в полном смысле слова литературные письма, не то чтобы рассчитанные на публикацию, но допускающие или предполагающие ее. А Лорке, вне всякого сомнения, сама мысль о публикации писем показалась бы дикой. И не потому, что его письма могли бы «выставить напоказ сокровенное». Зная его скрытность, трудно представить, что такие письма были (а если и были, отдадим должное тем, кто обнародовал только то, что следовало, и не больше, - редкий в наше время такт). Но все же не потому. Хуан Рамон Хименес хранил черновики и копии своих писем, сознавая, что, кому бы он ни писал, его письма, как и его стихи, обращены к «бесчисленному меньшинству», а не только к адресату. Для него письма, даже очень личные, были частью его литературной работы. Письма Лорки - часть его жизни. И главное в них - не то, о чем они (сколь бы это ни было интересно). Главное - его голос, обаяние живого общения. Конечно, и в лекциях Лорки встречаются разговорные интонации, но не они определяют тот отчетливо письменный, хоть и рассчитанный на произнесение склад речи. В письмах Лорки разговорная, характерная для его устной речи интонация - правило. Поэтому в его письмах так много графических изображений интонации - подчеркиваний, многоточий, восклицаний, так много неправильностей, имитирующих живую речь, южный акцент, эхо или даже зубную боль.
Не менее тщательно, чем для журнала «Петух», Лорка выбирает цветную бумагу для письма и чернила в тон бумаге, конверт с водяными знаками (желательно загадочными) и марки, туманно связанные с тем, о чем говорится в письме. Он украшает письмо рисунками, часто большими, цветными. Целый лист в письме Мануэлю де Фалье занимает картина «Полет осы в моей комнате» (известно, что дон Мануэль приходил в тихое отчаяние, стоило мухе или иной твари жужжащей проникнуть в его кабинет, и Лорка «не раз вступал в единоборство со стихией во славу тишины и гигиены»). Письма Лорки не просто написаны - они так же тщательно и любовно сделаны, как старинные рукописные книги, украшенные буквицами и миниатюрами (еще и поэтому не могло быть копий). По-детски старательно выписанные обращения, длинный на полстраницы хвост буквы Д («Дорогой Мельчорито!») и рядом - рой рвущихся вверх строчек, мелких, торопливых букв и подпись, сегодня раскрывшаяся веером, завтра - летящая стрелой. Он вкладывает в письмо свои стихи, программки вечеров и спектаклей, восхитившую его курьезную рекламу или дурацкий проспект дурацкой выставки, милую картинку, полюбившуюся еще с детства и не переменившуюся с тех пор, - обертку от шоколадки, на которой принц «все еще примеряет Золушке хрустальный башмачок, а если перестанет - рухнет мир...». И когда из конверта, на котором адресат поименован Эмиром, Халифом или Генеральным Консулом Поэзии, вываливается что-нибудь в этом роде, нельзя удержаться от улыбки: «Проделки Федерико!» - так улыбаются подарку ребенка. Никто больше не писал таких писем. И не важно, длинные это письма, поделенные, как сонаты, на три части волнами, гирляндами и пейзажами, или короткие - два слова на приглянувшейся открытке и подпись «Федерико», оплетенная голубым вьюном. Всякое письмо Лорки по жанру своему - подарок. Он, первооткрыватель этого эпистолярного жанра, кажется, и не умел писать других писем. На морском берегу, под камнями, он оставлял письма для Аны Марии Дали; сестрам прислал из Америки «осеннее письмо» на бересте. И даже если нужно было упомянуть о деле, попросить совета или помощи, суть письма все равно не сводилась к делу. Даже в самых серьезных и печальных его письмах угадывается желание порадовать и развеселить друга - отблеск его долгого детства. «Я никогда, никогда не состарюсь», - писал он Хорхе Гильену. И это сбылось.

(с) Н. Малиновская

письма Лорки - это ещё одна стрела в моё сердце, потому что мне нравится ПРОСТО ВСЁ, что он написал, ВОТ НАСТОЛЬКО ОН ХОРОШ для меня. догадываюсь, что письмо способно вместить в себя лишь некоторую долю обаяния автора, и даже вообразить не могу, как в таком случае оно сверкало в общении тет-а-тет. вся эта игривость, внимание, ласка, этот поэтический ум, эта манящая таинственность, темперамент, жизненная сила, подёрнутая глубокой, неподдельной тоской.. учитывая это и то, как большинство людей, окружавших Федерико, любили его, я не в состоянии понять, на чём существовало меньшинство, которое его отвергло, стало причиной его гибели.

Этот моряк курит трубку, печалится и вспоминает.
Забудься он на мгновенье, и глаза его потонут. Как тихо сомкнется тогда море - уже без парусов, без воспоминаний, всколыхнув темные розы и мертвых рыб. Настоящее море.
А день золотой - будь он благословен! Все мы - как тот моряк. Из гавани доносится рокот аккордеона и смутные шорохи воды, моющей пирс, с гор тянется запах молчаливой пастушьей трапезы, а мы ничего не слышим - только свою даль. Бездонную даль, где ни гавани, ни гор...
Вот что хотел я тебе сказать, Хосе Мария, - ведь наши моряки поймут друг друга.
Где ты теперь, милый Хосе Мария?

@темы: читаю, лето с федерико