..то его, считай, и не было.



youtu.be/UY3B8Q_Nr24

@темы: музло, слав, не надо!

---

клептомания, кроссдрессинг и проникновение со взломом.

And when I sleep on your couch

Мирон сидит за роялем. Настоящим, концертным роялем - огромным даже в этой просторной гостиной. На нём только то чёрное платье на тонких бретельках, которое Слава свистнул на вечеринке у бассейна. Повезло: размер подошёл. Мирон теперь был скорее худощав, но впечатление это производило если не обманчивое, то во всяком случае неполноценное: в плечах таилась настоящая сила - и она интересно контрастировала с платьем, имеющим в своём фасоне что-то готическое. Молодым Мирон тоже больше не был - это нравилось Славе особо: со временем из Фёдорова, словно из мухомора, выветрился самый жёсткий яд, предназначенный для агрессивной среды, на которую парню катастрофически везло по жизни. Слава наконец-то стал видеть глазами ту красоту, которую раньше только смутно проницал.
Слава видит её с пола, из кучи одеял и подушек - их импровизированной постели. Он сидит в чём мать родила, скрестив ноги по-турецки и даже не думая чем-нибудь прикрыться: от кого, собственно? За Мироном были только панорамные окна и густо зеленеющий сад.
- Не знал, что ты умеешь, - говорит Слава, когда маэстро закончил играть и с улыбкой посмотрел на своего единственного слушателя: ну как, мол? Его манят пальчиком к себе - вполне однозначно.
- Как-то мне совсем нечем было заняться - вот я и...
- Что угодно, лишь бы треки не писать.
Мирон поднимается из-за рояля и идёт в "зрительский зал" - платье смешно топорщится на причинном месте: Слава хотел бы думать, что это воодушевление из-за того, как он пялился, но могло быть и из-за музыки. Этот пианист ещё и пел неплохо. Правда, стеснялся, и чтобы его на это дело раскрутить, надо было прежде заправить алкоголем. И не промахнуться: чтобы спел, но не "на поле танки грохотали".
Слава протягивает руки, ловит Мирона и привычным манёвром опрокидывает его на спину. Чужая шмотка сильно надушена каким-то унисексом - этот фантом третьего человека создавал неуловимое ощущение оргии или как если бы за ними сейчас кто-то наблюдал. Слава задирает подол, внимательно осматривает всё ему открывшееся и многообещающе проводит руками от пояса к бёдрам.
- Не очень мы удачно зашли: будь в этом доме хозяйка, раздобыли бы тебе чулочки.
- Это у тебя модельные ноги, а не у меня. И мне показалось, ящик с игрушками тебя вполне заинтересовал.
Слава морщит нос, вспоминая этот немного расширенный классический набор для утех, что они обнаружили в главной спальне. Мирон бы позволил опробовать на себе всё. И ещё до того, как в их отношениях запахло хотя бы баттлом, Слава честно считал, что когда доберётся до имперского тела, будет трахать его на люстре 10 часов подряд. Однако на практике всё выходило иначе, и он только хорохорился, перебирая добычу и красочно вещая о назначении каждого девайса. Запихивать в Мирона что-то кроме себя он не собирался: ещё чего.
Слава был совершенно непредсказуем, потому что его заводили самые обычные вещи. Простой разговор за завтраком мог обернуться эмоциональной еблей на столе, под столом, на окне, в коридоре (если Мирон всё же пытался спасти кухню от разгрома). Они не делали ничего сверхъестественного - по крайней мере, физически. Очень долго Слава списывал это на собственный голод, но когда прошло достаточно времени, а в этой схеме так ничего и не изменилось, стало ясно, что причину надо искать где-то ещё.
Он поудобнее устраивается у Мирона между ног. Собирает во рту слюну, высовывает язык и чуть наклоняется, чтобы влага с него точно попала куда нужно. Какое-то время Слава любуется тем, как она стекает по стволу, и только потом берёт это крепкое в руку, ловя слухом едва обозначившийся вздох - что ветер штору шелохнул.
Фёдоров пришёл к нему будто после торнадо. Оказалось, что его бастион (одиночества?) сделан, в сущности, из говна и палок, но чтобы это понять, пришлось дойти до крайней степени отчаяния. Для Славы тоже стало сюрпризом, что этот вот открытый, беззащитный, весь как он есть Мирон - самое верное средство потерять честь и совесть всякого протеста. Более того: его экзистенциальную надобность. Слава спрашивал, Слава выбирал выражения, чужая душа расстилалась перед ним картой минного поля. Впрочем, за это ему щедро платили: верностью, отзывчивостью... Пониманием. Хотя казалось бы: что может быть более неврубным, чем Мирон Янович?
Пока Слава дрочит ему, забыв о собственном возбуждении, он почти не отводит глаз от его паха, лишь изредка окидывая взглядом всю картину. Судя по характеру складочек над переносицей, Мирону хочется чего-нибудь внутрь, но он молчит, не просит. Значит, Слава всё правильно решил сегодня.
Да и тогда. Приобретя в его лице союзника, Мирон вполне ожидаемо начал отстраиваться заново. Только теперь в доминанте беспутного русского поля было место и воздуху, и свету, и иному мнению - ничего общего с застенками, в которых он гноил себя (и всех сопричастных) дольше, чем осознавал. А всего-то и надо было - почувствовать за своей спиной что-то действительно важное.
Слава уже и не помнит, какой это по счёту дом, в который они залезли. Он всегда забирал из них что-нибудь в качестве сувенира. Что-нибудь, чего хозяева наверняка не хватятся, а для него станет якорем воспоминаний, милой безделицей, вроде открытки, подписанной куриным мироновым почерком. Только не в этот раз, потому что... Когда он доводит Мирона до финиша, капельки его семени на чёрном бархате кажутся Славе жемчужинами.

@темы: фанфикшн, слав, не надо!

---

- и словно некий маг направляет его в русла двух основных тем, на которых построены две пьесы, столь дорогие сердцу их автора и которые он сам считает "неиграемыми": "Когда пройдёт пять лет" и "Публика". Эту последнюю пьесу Федерико просил уничтожить после его смерти. Зачем хранить пьесу, которая имеет смысл только для него одного? Которая есть катарсис и экзорцизм только для его смятенной души? И зачем провоцировать общественное порицание, когда всё уже будет кончено?

собственно, нам остался только черновик Публики от августа 30-го года. к 36-му Лорка довёл её до ума (хмм) и взял с собой в Гранаду, откуда уже не вернулся. но и по черновику понятно, какая это большая личная шиза - думаю, лорковеды от неё в восторге.
Федерико, я смотрю, вообще мастер оставлять кому-то свои бумажки: то парню из Вермонта, который сжигает по просьбе автора 53 рукописных листка, в которых, в частности, рассказывалось о предательстве некоторых друзей Федерико, в том числе, как утверждал Каммингс, и о Сальвадоре Дали; то вот сборник сонетов "о тёмной любви" пропадает во время битвы у Сантандера, когда погиб Рафаэль Рапун (актёр в передвижном театре Лорки и его друг), сражавшийся в рядах республиканцев - что он у него делал в единственном экземпляре?
хоть какой-то черновик от Публики остался - и на том спасибо.

@темы: читаю, лето с федерико, ю-тян

---

всё, что вам нужно знать о группе порнофильмы:

Это вон нынешние тип порнофильмы, говно из жопы блять, всё распидорасили, даже блять панк испортили, это пиздец, как можно было испортить панк? (с) Дропдед

@темы: музло, слав, не надо!

---

Лорка признался этому известному испанскому критику, что, хотя его сельская драма "Кровавая свадьба" имеет такой успех, его устремления идут гораздо дальше. Он настойчиво говорил ему о своём "невозможном театре" - двух его главных пьесах: "Публика" и "Когда пройдёт пять лет". Вот такие пьесы хотел бы он ставить! Кстати, такой театр уже существует: речь идёт о проекте его старого приятеля Киприано Риваса Черифа, который помогал ему на первых порах как драматургу, - дать пьесу "Публика" в экспериментальном театре-студии в Мадриде с подзаголовком "трагическая поэма для освистывания". Это собственное определение Лорки, и он повторит его в интервью газете "Ла Насион де Буэнос-Айрес" 14 октября 1933 года. Приблизительно в это же время, 21 ноября 1933 года, испанская пресса, а именно "Эль Херальдо де Мадрид", сообщила о создании в Мадриде такой площадки для экспериментального искусства. Таким образом, Диэс Канедо не ошибался, когда уже несколько лет подряд пророчил Лорке мировую славу драматурга. Об этом же говорила теперь и "портовая" пресса (ведь Буэнос-Айрес, в переводе "свежий воздух", - это порт): она писала о Лорке как о самом новаторском испаноязычном драматурге по обе стороны Атлантики. Не было ни одной газеты, ни одного еженедельника в городе, который не сообщил бы о прибытии Лорки в Аргентину.

@темы: читаю, лето с федерико

---

скачал биографию Дали. уже предвкушаю, как у меня будет полыхать эти 500 страниц

@темы: читаю, лето с федерико

---

Sie liegen sich in den Armen unterm Koloss von Rhodos



youtu.be/5ZXgyNHhelc

@темы: музло, фш, слав, не надо!

---

во сне ехали куда-то с Мирошкой: он за рулём и курит у меня из рук (господипрости, как будто отсосать ему дал) - и мы слушаем какое-то унылое гитарное говно, вроде ппр (лол).

Мирон Янович, если вы читаете это сообщение, то знайте, что я всегда вам рад, но давайте в следующий раз опираться на мой музыкальный вкус, ОКЕЙ? ღ

@темы: музло, сны, слав, не надо!

---

@темы: фш, слав, не надо!

---

Корабль едва успел войти в порт Гаваны - а Федерико уже очарован голубизной неба и теплом: какой контраст с нью-йоркским холодом и клочьями тумана в Вермонте! А тут ещё эти домики, белённые известью, оплетённые стеблями роскошных цветов, - всё это так напоминает ему особнячки в Малаге, а этот город особенно дорог его сердцу: там он любил посидеть в кафе "Чинитас", упиваясь музыкой фламенко… и коньяком. Здесь Федерико тоже отдаст должное этому "лекарству", только уже из сахарного тростника, - знаменитому рому "бакарди" - в разных кабачках Гаваны, причём так усердно, что сам образ жизни в этих кабачках приобретёт для него "цвет рома". Он может проводить там ночи напролёт, выпивая, дымя сигаретой, музицируя в своём "придворном кругу": это в основном молодые поэты и музыканты, которых он покорил своей образной речью, хрипловатым голосом, чёрными глазами - всем своим андалузским шармом, который так органично смотрелся на этом карибском побережье.

по кубинским каникулам Лорки можно снять отдельный фильм. правда, не очень хороший

На Кубе поэт вполне отдался своим сексуальным наклонностям - конечно, не без риска, но что поделаешь!

что поделаешь, если твой мужик козёл, да?

Поговаривали, что у Федерико были гомосексуальные связи: например, с неким скандинавским моряком - приятелем местного поэта с претенциозным именем Порфирио Барба Якоб, явно псевдонимом; ходили слухи, что Лорка провёл ночь в полицейском участке якобы из-за того, что был застигнут "на месте преступления" - ещё с одним моряком. Судачили и о других его "друзьях" - якобы удачной "жатве", собранной здесь этим неудавшимся мужчиной, который, получив отставку у Дали и Аладрена, отправился в Америку, чтобы избавиться от искушения самоубийства. Указывали на одного из них, двадцатилетнего красивого мулата по имени Ламадрид, и ещё одного, Хуана Эрнесто Переса де ла Рива, - причём отношения с ним вроде бы носили столь скандальный характер, что в первый раз на этом райском острове поэту было указано на дверь в одном благопристойном буржуазном доме. Однако, как говорится, со свечой мы при этом не стояли. Несомненно одно: по этому городу экстравагантный поэт пронёсся как сильный порыв ветра.

@темы: читаю, лето с федерико

---

самым главным в том, как Федерико заступается за Уитмена, мне кажется его собственная уверенность в естественности и красоте своего способа чувствовать. господин Dalí i Domènech шарахнулся от этого, как вампир от чеснока%] что ж, мужская любовь в истории общества оболгана точно так же, как Люцифер в мифологии.

а вот с Уитменом я не знаком, и единственный раз столкнулся с ним в фильме про Гинзберга, а точнее про судебный процесс над его Воплем (посмотрите, там Франко :3). собственно, последний сравнивали с Листьями травы.

Сборник известен своим восхвалением и восхищением чувствами во времена, когда такая прямолинейность считалась аморальной. Когда большая часть поэзии того времени, особенно англоязычной, была сфокусирована на символизме, аллегориях и размышлениях на духовные и религиозные темы, в «Листьях травы» (в особенности в первом издании) восхвалялся телесный и материальный мир. Однако Уитмен, по примеру Эмерсона, который в значительной степени повлиял на его поэзию, и других трансценденталистов, выросших из романтизма, не преуменьшает значение разума и духа, а, скорее, возвышает человеческий разум и форму, считая и то, и другое достойным поэтического восхваления.
«Листья травы» вызывали много споров в своё время за откровенные сексуальные образы, и Уитмена высмеивали многие современные ему критики. Со временем сборник проник в массовую культуру и был признан одним из важнейших произведений американской поэзии.

Вопль я читал, мне не понра. кроме той части про "я с тобой в Рокленде" (обожаю).

@темы: смотрю, читаю, лето с федерико

---

оо, важноинтересно! про колыбельные:

lib.ru/POEZIQ/LORKA/lorka1_7.txt

а сейчас вообще поют детям? какие-нибудь sci-fi lullaby, кхх

ТЫ МАМАША НЕ ПИЩИ ЛУЧШЕ УЛЬТРУ МНЕ ВКЛЮЧИ!

@темы: музло, читаю, лето с федерико

---

consolo, обнимаю вас и .

нетрадиционная поздравительная - от чудесного семейства оксидрочеров, а как же иначе :3

@темы: музло, слав, не надо!

---

Дéревце, деревцó
к засухе зацвело.

Девушка к роще масличной
шла вечереющим полем,
и обнимал её ветер,
ветреный друг колоколен.

На андалузских лошадках
ехало четверо конных,
пыль оседала на куртках,
на голубых и зелёных.
«Едем, красавица, в Кóрдову!»
Девушка им ни слова.

Три молодых матадора
с горного шли перевала,
шёлк отливал апельсином,
сталь серебром отливала.
«Едем, красотка, в Севилью!»
Девушка им ни слова.

Когда опустился вечер,
лиловою мглой омытый,
юноша вынес из сада
розы и лунные мирты.
«Радость, идём в Гранаду!»
И снова в ответ ни слова.

Осталась девушка в поле
срывать оливки в тумане,
и ветер серые руки
сомкнул на девичьем стане.

Дéревце, деревцó
к засухе зацвело.

(с) Гарсиа Лорка

@темы: читаю, лето с федерико

---

смотреть вместо порно.
не, не так: это ВЫСОКОДУХОВНАЯ эротика, ребят!



всё, я понял, кто основной спонсор моих снов с Оксимироном Яновичем

@темы: музло, сны, слав, не надо!

---

вы слышите сердце этого трека?

@темы: музло

---

Старик у моря (лол)

Мирон всегда невольно притормаживает в этом углу дома, проходя из гостиной на кухню, потому что отсюда лучше всего видно, как на горизонте блестит море.
Слава ещё спит. Ближе к вечеру его нужно будет отвезти в аэропорт. Ах ты чёрт, как же не хочется!
Мирон моет клубнику, съедает пару ягод и, оставив вазочку на столе, идёт искупаться в бассейне, прежде чем придумать что-нибудь на завтрак. Ему нравится плавать с утра, если он просыпается не слишком рано. Частенько Слава застаёт его именно за этим занятием. Выходит к нему в своих просторных трусах, присаживается на край и закуривает. Его, разумеется, стаскивают в воду ещё до того, как он прикончит первую за день сигарету.
Приглашая Карелина погостить в своём временном обиталище, Мирон, конечно, ни на что не рассчитывал. Ему плохо верилось в происходящее даже тогда, когда он встречал Славу с самолёта. Он слишком крепко пожал ему руку, стараясь убедиться в том, что это не сон.
Чуть больше месяца пролетело как два дня. Мирон бросает полотенце в плетёное кресло и чувствует, что не насмотрелся, не нагладился, не наговорился. Но у Славы дома дела. А у Мирона ни дел, ни дома. На сочувствующе-иронизирующий вопрос Жени, не скучает ли он там по России, он ответил, что она валяется у него на диване и громко комментирует новости, пока сам он вскрывает ведро фисташкового мороженого [попутно рассуждая, пачкать ли дополнительную посуду или можно уже из одного корыта, так сказать].
"Мороженое без молока?" - догадывается умница Женя.
"С молоком: я доказал ему, что это метафизически приемлемо", - Мирон улыбается в светящийся экран, показывающий ему хлопающие ладошки.
Вообще, для Славы была подготовлена отдельная комната, с собственной ванной и выходом на веранду, но он по приезде только закинул туда шмотки, а для жизни облюбовал огромный диван в гостиной, где помещался и вдоль, и поперёк, и по диагонали с запасом. Это получилось случайно, но в первую же ночь они уснули там вдвоём, а после уходить спать к себе Мирон как-то не решался.
Не смотря на свою великанскую породу, Слава казался каким-то хрупким. В нём, всё таком же обаятельном, контактном, остроумном - каким и запомнил его Мирон, - что-то безвозвратно изменилось. Во всяком случае, теперь этим лисьим глазам нечего было прятать за стёклами дурацких чёрных очков.
Иногда нечто в разговоре или по быту триггерило его, и Мирон даже слышал, как разом, будто от сквозняка перед грозой, захлопывались все окна и двери - Слава уходил в какой-то меланхолический тупик, а Мирон расстраивался, но вставал поодаль и ждал, пока отпустит. Порой это растягивалось на часы, нередко проходило полный цикл за считанные секунды.
Как, например, в тот раз, когда они ели груши, сидя на траве возле дома. Плоды были очень сочные, и Мирон как заворожённый глядел, как всё это течёт у Славы по пальцам, ладони, запястью. Наверное, именно поэтому он даже не запомнил, о чём там тарахтел, и не заметил, как и отчего система пошла на перезагрузку, а когда Слава уже слабо и виновато улыбался ему, он, ничего не соображая, подчиняясь неведомому зову, только и смог, что потянуться вперёд и поцеловать этот сладкий рот.
Какое-то объяснение Мирон всё же получил спустя несколько дней, выявивших, кстати, у обоих потребность постоянно поддерживать физический контакт, когда Слава весьма скабрезно намекнул, что его сюда пригласили на "весёлые выходные", пока законная супруга "навещает дальних родственников". Мирон, уже почти уложенный на обеденный стол в этот момент, хотел было оскорбиться, но вовремя вспомнил, с кем имеет дело: это к себе Слава допускал подобное отношение. Пришлось по-быстрому распедаливать, что бывает, когда берёшь половинку из другого комплекта, как бы хороша она ни была сама по себе.
- Мы разбежались уже полгода как.
Слава нежно снял Фёдорова со стола и больше эту тему не затрагивал.
Затрагивал чувствительные места - за ушами, на внутренней стороне предплечий, по бокам, выступающим тазовым косточкам... Мирон распластывается на воде звездой и смотрит в безоблачное небо, обещающее очередной жаркий день. Прятать Славу от солнца было непросто, но Мирон справлялся. И радовался результатам своих трудов, когда Карелин складывал на него свои длинные, не тронутые загаром ноги - конечно, не отказывая себе в удовольствии всё это перещупать. Это и чего-нибудь повыше, ну вот хоть животик. Растительности на Славе почти не было, а оттенок кожи не бледный, не болезненный, а какой-то сливочный, мягкий и тёплый - на вид такой же, как и на ощупь. Все эти прикосновения, объятия и ласки, рассыпающиеся гроздьями как искры фейерверка, не имели цели довести дело до конца. Смешно сказать, за всё это время они только пару раз совместно подрочили с хэппи эндом, но то, как и сколько они трогали друг друга, не позволяло Мирону думать, что секса у них не было.
- Мне понравился твой последний альбом, - спохватился Слава, когда ему уже задрали на уши футболку и тихим сапом стаскивали трусы, обнажая ландшафт до нужного градуса.
- Посредственный. Общее мнение таково. - Мирон даже пожалел, что одежды так мало, представляя, как было бы здорово распаковывать Славу в родных северных широтах.
- Ты меня слушай. Заебись альбом. Знаешь почему? Пусть и не моими стараниями, а огород ты с себя понемногу отколупываешь - ты хоть понимаешь, как это круто в твои-то годы? К третьему альбому такие принцессы уже всё: кто в залупу, кто по маразм - а ты только говорить начинаешь. Не зря я пинал твой сраный портфель после школы 7 классов подряд.
Это-то Мирона и отпугивало всю дорогу. С его везением на всякий абьюз, Гнойного можно было только обойти по периметру и забыть как страшный сон. Ну или треки его послушать, тоже вариант.
- Какое-то одностороннее воспитание получается, не? Ладно, где там мой пряник... - Мирон уже залез под бельё и по-хозяйски схватил за ягодицу, когда Слава понял, к чему всё идёт, и впервые за весь месяц по-настоящему рассмеялся. - Давай, переворачивайся.
Мирон переворачивается и делает кувырок в воде. Даже вспоминать об этом было горячо. А думать надо о завтраке и скорой разлуке. Они, конечно, договорились ещё на август, но кто знает, что будет в августе? Может, он сам уже вернётся, может, придётся выдёргивать с корнем Славку, а он же затянет своё "а тут семья, родные, не зря-таки Русь крестил Владимир"... Есть ли у него шансы вообще не зачахнуть духовно на чужбине? Мирон вспоминает, что где-то на флешке у него валялся один любопытный научно-фантастический роман - о том, как тонет Япония. Что ж, ему не привыкать искать ответы на свои вопросы в книгах.

@темы: фанфикшн, слав, не надо!

---

стремы с антихайптрейном я, конечно, смотреть не буду. пушо при прослушивании самого антихайптрейна я хотя бы мог скипать Замая.
но вот, Виагра:

youtu.be/aDC9DWxzGLU?t=17336

- похоже, именно это я почувствовал, когда впервые зашёл на канал Дропдеда (и не смог выйти).

@темы: музло, слав, не надо!

---

летом 1929-го года Федерико прибывает в Нью-Йорк. он в ужасе от всего того, что так восхищает Айн Рэнд, которой на тот момент 24 года и она вот-вот получит американское гражданство.

Зато Лорке очень понравился Гарлем, а открытие джаза стало почти мистическим потрясением.

ото чего бы мы без негров делали? seriously.

Для Федерико джаз оказался, что неудивительно, близким родственником песен "канте хондо", которые он так усердно собирал вместе с Мануэлем де Фальей. Можно с уверенностью утверждать, что именно его любовь к фольклору и собственный опыт исследования старинных музыкальных традиций Андалузии расположили его к столь чуткому восприятию негритянской музыки. К тому же, полагал он, цыгане, как и негры, имеют африканские корни, так что между ними и должно быть естественное сходство. Но и кроме самой музыки Федерико хорошо чувствует то, что роднит эти два мира, негритянский и цыганский: это состояние "народа в народе", то же униженное положение, преследования полицейских властей, расовая сегрегация - он ведь видит, что эти модные кабаре Гарлема посещают только белые, которые приходят сюда "оторваться" в ритмах "чёрной музыки"… И главное, что роднит их, - это природная простота чувств, таких плотских, электризующих - полная противоположность тому механическому, автоматизированному миру, который обступает его в Нью-Йорке со всех сторон. Да, вот здесь - настоящая жизнь!



Благодаря этому музыкальному опыту, совершенно новому для его обострённого слуха, поэзия Лорки претерпевает существенные изменения: меняется сама стихотворная "матрица" "Цыганского романсеро" с её рифмами и ритмами, и он открывает для себя неограниченные возможности свободных напевов. В 1929-1930 годах, за девять месяцев, проведённых в Соединённых Штатах, и три месяца, проведённых на Кубе, Федерико, одержимый творческой горячкой, создаст целый цикл поэм, который позже назовёт "Поэт в Нью-Йорке". И ещё он напишет две пьесы - самые смелые из всех и потому "неиграемые": "Публика" и "Когда пройдёт пять лет" - это будет его "невозможный театр".

@темы: музло, читаю, лето с федерико, рэнд

---

и тут я пожалел, что не знаю этот ёбаный английский.

@темы: музло