тот случай, когда читаешь предисловие и понимаешь, что книга будет хорошей.

[...] И точно так же во всем, что делал и говорил Лорка, никто не замечал ни мужества, ни решимости. Разве что неосмотрительность. В нем еще с детства привыкли замечать (и даже снисходительно прощать) другое - безотчетные, чисто детские страхи. Брат вспоминает, что Федерико ни разу не подошел близко к лошади - о том, чтобы сесть на нее, и речи не было. Он боялся болезней, высоты, боялся стариков - «от них веяло смертью»; из суеверия боялся черной одежды. (Все страхи Юноши, героя «Когда пройдет пять лет», автобиографичны.) Невозможно было заставить его надеть новые ботинки - «такие надевают покойникам!». А его старые, стоптанные башмаки, потерявшие даже подобие цвета, приводили в отчаяние сестер и потешали друзей. Но кажется, сильнее всего Лорка боялся моря, которое так любил. Ана Мария Дали вспоминает, что он, так и не научившись плавать, не решался войти в воду один - только держась за руку. В лодке боялся «кораблекрушения». Кажется, единственное, чего Лорка не боялся, это грозы. Его предусмотрительный отец в каждом доме, где поселялась семья, устраивал громоотвод. И пока при первых признаках бури закрывали окна, Лорка под проливным дождем бежал к дому тетки - во-первых, потому что там не было громоотвода, а во-вторых, потому что тетя и кузина Аурелия так картинно умирали от страха перед грозой, что пропустить это увлекательное зрелище было бы непростительно.
О страхах Лорки вспоминают, конечно, самые близкие, и всегда их рассказы обрываются щемящей нотой - что же он пережил в те три дня, в ту ночь, когда уже не было и проблеска надежды? «Всякому человеку такое бесконечно тяжело, но есть мужественные люди, есть, наконец, герои, а как было Федерико... я и сейчас... не могу... об этом думать...» - Мануэль Анхелес Ортис смолкает.
[...]
Единственный раз, и очень сдержанно, он сказал о своем выборе: «Гранада научила меня быть с теми, кого преследуют...» (Не раз Лорка с упоением излагал друзьям историю «о том, как дон Мануэль в первый и в последний раз в жизни накричал на человека, чему я сам был свидетелем». В тот день из гранадской тюрьмы бежал узник, о чем в городе знали, и служанка, заслышав шум, крики и выстрелы, бросилась запирать дверь. Фалья кинулся за ней: «Что Вы делаете? Откройте! Откройте! Его же преследуют власти!!!») Тем же безотчетным порывом - защитить - диктовалось поведение Лорки. Недаром в 1933 году он первым поставил свою подпись под испанским манифестом в защиту жертв нацизма. И не случайно, объясняя свой выбор, Лорка говорил о готовности к жертве: когда нельзя защитить, встают рядом. Это душевное движение угадывается даже и в той шутке, что некогда насмешила его каталонских друзей. В 1927 году поэт, гость и любимец Барселоны, расписывался в книге посетителей. Один из них поставил после фамилии «бывший арестант» (что соответствовало действительности), второй - «будущий арестант». Лорка по обыкновению разукрасил свою подпись цветами, лимонами, листьями и добавил: «неизбежный арестант». Пройдет восемь лет, и Поэт из его последней драмы, двойник автора, скажет: «Я - смертник» - и погибнет от руки человекоподобного существа «без лица», успев спросить: «Кто ты?» - и услышать ответ: «Власть».
«Труднее быть на высоте обстоятельств, чем над схваткой». В годы народной трагедии испанской интеллигенции было суждено выстрадать правоту этих слов Антонио Мачадо, но выбор был сделан задолго до рокового июля. В 1933 году журнал «Октябрь» публикует Антифашистский манифест, и первая подпись под ним - Ф. Гарсиа Лорки. В ноябре 1935 года он вместе с Антонио Мачадо подписывает второй Антифашистский манифест. 14 февраля 1936 года, в апогее политической борьбы, подпись Гарсиа Лорки под воззванием «Интеллигенция - с Народным фронтом» снова стоит первой. Так подтверждался выбор. Если вспомнить, как жил Лорка эти годы, станет ясно, что не роковая случайность оборвала его жизнь. Было и длилось «введение в смерть» (не зря он хотел так назвать одну из своих книг). И задолго до развязки поэту был ясен итог, предсказанный стихами, прожитый его героями. Друзья могли обманываться и обманывались так же безоглядно, как Хорхе Гильен, он - нет. Может быть, он один знал, чем обернется в итоге каждое его слово; знал и ни разу не уклонился от ответа. Никто не заметил в том, что он делал и говорил, особого мужества, хотя - вспомним о море - ему и правда, наверно, было труднее, чем другим...

Врожденный порыв - защитить - был побудительной силой и всех его начинаний. И не будь в них этого пафоса защиты (если уточнять, то защиты культуры), они могли бы показаться просто чередой случайных и разнородных увлечений. Надо защитить одно из самых красивых селений гранадской долины, так несуразно и несправедливо поименованное Отвратительным (Аскероса), и Лорка придумывает десяток новых названий и уговаривает алькальда заняться переменой имени. Надо вызволить из забвения старинного гранадского поэта Сото де Рохаса, и Лорка пишет о его семи садах, готовит издание «Рая, недоступного многим». Надо спасти духовную сокровищницу Андалузии - глубинное пение, и Лорка взваливает на себя трудное, но так блестяще удавшееся дело - конкурс канте хондо. Надо напомнить Гранаде, как много она значила для Теофиля Готье, Дебюсси, Мериме, и Лорка ищет художников, которые сделают эскизы мемориальных досок, ищет для них подходящие места, мастеров, каменщиков. Защитить от несправедливых обвинений великого непонятого Гонгору - вот конечная, хоть и не единственная цель лекции об «Уединениях». Развеять предубеждение против новой живописи - в этом смысл «Скетча». И конечно же, нужен журнал, иначе обновление так и не затронет так называемую культурную жизнь Гранады, давно погруженной в спячку. И ради того вновь будут отложены издания собственных книг, будут написаны десятки писем с просьбами прислать для «Петуха» статью, «за которую не заплатят», сделать иллюстрации, найти подписчиков. Это нужно Гранаде, а всей стране нужна бродячая театральная труппа, иначе в глухих испанских селах так никогда и не узнают, что на свете существует театр, иначе крестьяне так и не увидят Джульетту и Сехисмундо, не услышат классический испанский стих. Есть долг: «вернуть народу его достояние - театр», и потому несколько лет жизни Федерико Гарсиа Лорки будут отданы «Барраке».

Наталья Родионовна Малиновская

ru.wikipedia.org/wiki/Малиновская,_Наталья_Роди... родилась в Хабаровске - это во-первых. а во-вторых, её муж - не кто-нибудь там, а Анатолий Гелескул, переводчик поэзии Федерико (в том числе). бывает же такое.. Лорка у них, можно сказать, - долгосрочный семейный подряд хд даже член семьи..
и у меня, получается, три её детища - вот этот сборник прозы (статьи, лекции, интервью), книга Аны Марии Дали о брате (с письмами Сальвадора и Лорки) и её собственный талмуд по душу Испании. что ещё для счастья надо? правильно, только биография Гибсона т_т ну и полное собрание сочинений, конечно *maniac*
вот Осповат, например, мне не нравится. а тут сразу видно, что Натали Федерико очень любит. интересно, удастся ли ей притушить мой праведный гнев насчёт этого козла Дали, она ведь и его переводила тоже%] ненавижу эту сволочь. но скорее всего, за него будет замолвлено словечко. ЧТО Ж!

@темы: читаю, лето с федерико

---

Малин Кивеля "Ты или никогда"

Не то чтоб я скучала по чужому смеху, но у Эдит такой особый смех, когда она пытается что-то сказать и не может, язык не ворочается, так у неё с рождения. Такой смех, в котором только за десять лет можно научиться распознавать смех, - может быть, он ещё вернётся.

если не считать Калевалу, это вторая финская книжка, которую я прочитал. видимо, мне просто повезло, что вторая мне понравилась не меньше, чем первая (а то был "Тролль"). в тексте почти ничего не происходит сюжетно, но очень много происходит поэтически. это можно перечитывать. как стихи. тут про одиночество, про снег, цветы, Элвиса, про русского гастарбайтера с аккордеоном.. манера изложения понравится тому, кто - опять-таки - любит стихи. а ещё это равнодушное сострадание в описании быта от того, кто не распространяется напрямик о своём значительном опыте. отличная вещь, я не ожидал.

@темы: читаю, финики

---

чё-то они действительно разошлись..



сборники рассказов. во втором не все свежие.
обложки обескураживают СНОВА. чисто безотносительно они, конечно, симпатичные. но такие могли бы быть у ЛЮБОГО японского автора, а по отношению к Ю-тяну это недопустимо обложки, где он весь из себя самурай, мне тоже не нравятся: всё это лепят совершенно от балды, не вдаваясь не то что в подробности, а просто даже в суть вопроса. и ролики на ютубе про Мисиму меня бесят: хоть бы раз сказали что-нибудь по делу. зачем читают? А ХЗ

@темы: читаю, ю-тян

---

читаешь такой Поэта в Нью-Йорке, читаешь.. и вдруг в сознание врывается этот гнусавый голос

ЭВРИФИН ВИЛ БЛОУ ТУНААЙТ
ИВЭ ФРЕНД ОР ФОУ ТУНА-АЙТ~

ну так-то понятно: эмоции от этого города у Федерико примерно такие же "радостные", как на всём альбоме блэк маркет мьюзик - я его, конечно, послушал и в очередной раз охуел от того, насколько это восхитительно чёткий месседж, дай бог каждому (хотя не).

@темы: музло, читаю, лето с федерико

---

давай флаффу, Андрюша, хорош уже там это

@темы: музло

---

Flavor!

- Нет, это тебе не подойдёт, - говорит он, отстраняясь от блоттера, который я сунул ему под нос.
- А мне вроде понравилось, - я смотрю на квадратный флакон в своей правой руке, пытаясь решить, есть ли у меня желание воевать за то, чтобы купить именно его.
- А ну поставь на место, кому сказал! - уже что-то учуяв, рявкает мой вокалист, пресекая тем самым все дальнейшие возражения, которые я могу генерировать тоннами, чтобы поизводить его... ну, когда есть такое настроение, конечно. Теперь я только пожимаю плечами и ставлю склянку обратно на полку.
- Ладно, тогда найди мне что-нибудь сам.
Обонятельные способности Честера прекрасно вписывались в его общую чувствительность. Быть им значило испытывать сострадание ко всему живому, реагировать на фальшь даже в микроскопических дозах, очень вкусно готовить из всегда разного набора того, что завалялось в холодильнике, приходить ко мне в номер после концерта, чтобы погладиться и... Да, я мог бы сейчас включить упрямство и проявить свои хозяйские замашки, но, по правде говоря, мне и самому не хотелось пахнуть чем-то, что Честеру не нравится. Если это отпугнёт его, то он уже не будет так часто отираться вокруг меня, а я к этому очень привык и отвыкать не собирался. Плюс, я был уверен, что его выбор придётся по душе и мне. У нас всегда так.
- А!.. А-АПЧХИ!
Точно.
Вот уже минут пятнадцать он лазает по всем рядам с парфюмерией, пока я, застряв у стенда с арабскими маслами, переглядываюсь с персоналом: девушка за кассой уже точно решила, что мы парочка - поймав её взгляд, я улыбаюсь, и она тут же вспыхивает, как помидор. Каждый раз одно и то же. Джо говорит, это потому, что мы держимся слишком тесно, едим из одной тарелки, иногда даже одним прибором, меняемся одеждой и ворчим друг на друга, как итальянские пенсионеры, отметившие полвека, проведённого бок о бок. К сожалению, я не могу сказать, насколько это заметно со стороны: то, что я не представляю своей жизни без одного известного горлопана.
- Майк! Мааайк! Иди сюда! - орёт он самый, и все свободные индивиды в зале оборачиваются ко мне. Я виновато дефилирую по рядам в примерном направлении воплей и нахожу своё чудо меж стеллажей: он сидит на кортах и помахивает блоттером, словно веером. Внушительная кучка точно таких же белых полосок лежит на полу рядом с ним - этот парень ничего не делает в полсилы. Он поднимает на меня свои грустные глаза, и по мере того, как его рот расползается в счастливой улыбке, они начинают искриться, напрочь преображаясь. - Кажется, я нашёл кое-что интересное!
Мне уже не надо никакого парфюма, я просто хочу, чтобы он смотрел на меня так целую вечность. Вечность... Звучит слишком скучно для такого подвижного существа, как Честер. Он встаёт и, сделав пару шагов, оттягивает мне ворот толстовки, чтобы пшикнуть прямо на кожу из зажатого в левой руке флакона. Попадает куда-то в ямку над ключицей. Сначала духами, а потом своим длинным носом. Я стою. В красках представляю, в каком ракурсе нас сейчас лицезреют обитатели кассовой зоны, пока Честер тестирует продукт на непосредственном потребителе.
- Запах как будто тяжёлый и густой, - он делает вдох, - но в то же время тёплый и обтекаемый. - Выыыыдох. - Есть в нём что-то непостоянное, хрупкое... и эта нота будет раскрываться в самую последнюю очередь.
Я понимаю, что он не случайно касается моей разгорячённой кожи своим прохладным носом. Не случайно выдыхает через рот, продолжая тянуть ворот мешающей ему толстовки. Скорее всего, с некоторого расстояния и под определённым углом всё это выглядит так, будто он вылизывает мою шею. Не то, чтобы это сильно отличалось от сути происходящего, но... Стыдоба-то какая! Не пойду с ним больше по магазинам! За плавками точно не пойду...
Наконец нанюхавшись духов (или меня?), он круто оборачивается в сторону продавцов:
- А можно нам этот??
И машет им пузырьком, обезоруживая своим детским дружелюбием, хотя беднягам уже и без того досталось впечатлений. Парень, что стоял ближе остальных, поспешил нам на помощь.
- Сколько вы хотите миллилитров?
- Побольше!
- Могу предложить 50.
Пока мы идём к кассе, я интересуюсь у Честера, зачем это нам "побольше".
- Тебе сразу ведро надо. Учитывая, как часто ты стираешь одежду. И сам стираешься.
- А что плохого в чистоплотности?
- Ничегооо.
- Колись, паразит, чем ты опять недоволен?
- Просто я считаю, что этот парфюм максимально раскроется, только если ты хорошенечко попотеешь.
В этот момент мы уже готовы к оплате покупки, и девушка, которой я недавно улыбнулся и которая, конечно же, слышала всё до последнего слова, снова краснеет. Я смотрю на неё. Она смотрит на меня. Магазин заливает малиновым закатом до самого потолка. Это к дождю.

@темы: фанфикшн, лп

---

мне очень нравится Тобио. ааах, я так падок на своих братишек~ ничего не могу с собой поделать. это просто загляденье - как он открывает для себя всё человеческое, словно когда-то очень давно вытащил это из своей души и закопал поглубже в саду Аида: оно возвращается к нему, как что-то бесконечно родное, свойственное ему от природы, но с такими боями, что просто дух захватывает. настоящий Учиха ♡

@темы: японский городовой

---

я всё-таки досмотрел хайкью. заговнили они, конечно, четвёртый сезон.. тут не только кровь из глаз из-за рисовки, но и очень скучно 2/3 всего эфирного времени. зато мне понравилась тренировочная неделя Шоё, мне вообще, похоже, больше нравятся спокон-будни, чем соревнования, где каждый матч по 200 серий, а в этом смысле хайкью заметно богаче, чем тот же куробас. при втором просмотре хайкью залетает лучше, да~ или просто дело в том, что с возрастом я начал больше прилипать к флаффу хд
как будто бы волейбол как игра куда интереснее баскетбола и.. команднее? всё-таки толкаешься всю дорогу со своими, а не с чужими мужиками хд позиция связующего в таких условиях - просто теплица для выращивания Учих :3 управлять и сплачивать - они это обожают (пусть и не всегда умеют). любо-дорого смотреть, как социофобушек Кагэяма, чьи технические таланты завели его в самую гущу отношений, медленно и с диким скрипом открывает свои способности к глубокому контакту и - главное - свою потребность в нём. о, это не только непрекращающаяся хохма, но и большое метафизическое удовольствие
Хината, наоборот, отвечает за более осязаемый, так сказать, боевой дух и связи с общественностью за пределами гнезда. совершенно верно то, что если в его тылу будет Кагэяма, он никогда не проиграет. снова и снова мы утыкаемся в эту простую схему, которую япошки так любят нести в массы (но ссыкуют довести мысль до конца во флагманском аниме - и рушат всё к херам в наруто) (да, я никогда не устану нудеть по этому поводу).

@темы: нарутень, смотрю, японский городовой

---

И друзья, и актёры свидетельствуют, что Федерико принял провал спокойно. Не исключено, что эти свистки и топот многому его научили, и, видимо, тогда он раз и навсегда принял решение никогда не идти в искусстве на компромисс. Как это ни парадоксально, именно тогда Федерико поверил в свои силы. Память об этом провале оживёт спустя годы в прологе к "Чудесной башмачнице", где автор защищает право драматурга на вымысел - вплоть до абсурдного:
"Почтеннейшая публика... (Пауза.) Впрочем, нет, не почтеннейшая, а просто публика: не подумайте, что автор не испытывает к публике почтения, напротив, но за этим словом кроется чуть заметная дрожь боязни, что-то вроде просьбы к публике быть снисходительной к игре актёров и дарованию автора. Как только поэт перешагнул через колючую изгородь страха, который в нём всегда вызывает зрительный зал, он уже просит не благосклонности, а только внимания".
"Колдовство бабочки" выдержало только два представления, это своеобразный рекорд - ведь даже самые неудачные спектакли шли не меньше трёх раз. В день премьеры я был в Гранаде. Мы знали, что Федерико сообщит нам, как прошёл дебют, только в случае успеха. Поэтому, допуская возможность другого исхода - а известий мы, конечно, ждали с нетерпением, - отец обратился к своему большому другу, финансисту, тогда жившему в Мадриде, с просьбой телеграфировать нам в любом случае. Ожидая известий, мы - родители, сёстры и я - собрались в столовой. [...] Наконец, уже во втором часу ночи, телеграмма пришла. Дон Мануэль Конде, друг отца, составляя телеграмму, старался не слишком огорчить родителей, однако то, что он написал, имело более глубокий смысл, чем сам он предполагал: "Пьеса не понравилась. Все считают, что Федерико - большой поэт".

Чтобы лучше понять отношения, связывающие драматурга с актрисой и их обоих с публикой, следует, вероятно, подчеркнуть, как важна для любой пьесы премьера - то, что по-испански называется estreno (почин). Любопытно, что в других языках это слово подобного значения не имеет. Французские la répétition générale (генеральная репетиция) - лишь бледное подобие испанского "почина", а la première (первое представление) может оказаться и последним представлением. В Мадриде не принято, чтобы на "почине" половину зала занимали приглашённые, которые, как бы знамениты они ни были, на театральном жаргоне имеются не иначе, как контрамарочники. Премьера в театре, заполненном контрамарочниками, - это фальсификация. Можно утверждать, что подбор зрителей заведомо доброжелательных не совместим с понятием "премьера" в таком городе, как Мадрид, где издавна сложилась особая "премьерная" публика, в состав которой входят непременно "ниспровергатели", к каковым относятся и критиканы по призванию, и непризнанные драматурги, и просто "ворчуны". Возможно, такая публика на премьере - это своеобразный ответ испанцев на французское изобретение - клаку, которая состоит на службе у хозяев антрепризы и искусственно создаёт успех. Испанский "почин" так же опасен, как бой быков.

Из рисунков, набросанных в кафе, родился жанр карикатур, в которых фигурировали самые разнообразные типы. Иногда их героями становились представители несуществующих или необычных профессий - парикмахер архиепископов, продавец рогов изобилия - или обладатели забавных фамилий. Я прекрасно помню, как Федерико рисовал французского туриста месье Тролонга (это имя мы нашли в книжном каталоге, который кто-то принёс в кафе). Его французское происхождение - а он, естественно, говорил в нос - побудило Федерико нарисовать ему великолепный висячий нос.
Эта игра перекочевала и в Мадрид, в Студенческую резиденцию, где такие рисунки получили название "гнилушки". В литературном мире это слово означало ретрограда от искусства, а также им называли вообще всё консервативное, педантичное, скучное. Многие из тех, кто бывал в Резиденции, рисовали такие "гнилушки", в том числе и Дали, который, быть может, и придумал этот термин.
[...]
Я уверен, что Федерико очень нравилось проводить линии как придётся, не задумываясь о результатах, чертить их той же ручкой, которой он писал стихи, а потом раскрашивать рисунок школьными цветными карандашами, валявшимися по всему дому. Думаю, это увлечение не прошло бы у него с годами. Рисование стало для него необходимым, он рисовал даже, окончательно распростившись с каллиграфией, свою подпись. Кстати, замечу, что многие его рисунки - не что иное, как графическое воплощение слова. Например, для книги Рикардо Э. Молинари "Роза для Стефана Георге" он изобразил розу словом "смерть".


"Йерма" отчётливее, чем другие пьесы, проясняет для нас одну из сторон драматургического творчества Федерико - связь его драматургии с классической трагедией: трагическое в "Йерме" обусловлено только силой, с какой героиня переживает внутренний конфликт, и более ничем. На всём протяжении пьесы остро ощущается всё возрастающий накал чувства, завершающийся взрывом. Окружающая реальность служит лишь для того, чтобы ещё более усилить душевную муку героини. И поскольку конфликт в трагедии - это конфликт во внутреннем мире человека, действительность в ней приобретает чисто условный характер. "Йерма", в строгом смысле слова, не имеет сюжета, в отличие от "Кровавой свадьбы" и от "Дома Бернарды Альбы", где поэт был намерен изобразить объективную реальность. Собственно говоря, в пьесе ничего не происходит - всё происходит в душе героини, в ней, и только в ней, единственный стержень трагедии.

и да, это касается не только Йермы, но и Пинеды, и Роситы, и любой "женщины Лорки". в какой-то момент его героини становятся недосягаемы - и не потому, что это упало в них откуда-то сверху, а как итог развития собственной природы. горе, которое они переживают, делает их существами иного порядка. а ещё вернее сказать (хоть это и жутко): внешнее горе и вызвано внутренней потребностью.. мм.. истинного рождения? и если бы то был единичный случай, от него ещё можно было бы отмахнуться, но это одно из центральных явлений творчества Федерико - и что это, в таком случае, означает?
Франсиско совсем не говорит о том, как соотносится Йерма с самим Федерико. он вообще не касается ничего личного, интимного и, как водится, самого важного - даже опосредованно. вспоминая, каким беспардонным (трусом) был Дали, Франсиско - его полная противоположность. а тем временем даже читать рассуждения о Йерме волнительно до предела. пусть там нет ни слова о том, какой человек мог ТАК написать о ТАКОЙ женщине. я не осуждаю, если что. на самом деле, переживания от подобных вещей очень трудно с кем-то разделить. кажется, стоит произнести это вслух, и оно будет навсегда осквернено. наверное, такое и должно всегда находиться внутри, в самом недоступном месте, вдали от солнечного света, и улавливаться извне разве что каким-то неимоверным чутьём.

про честь со спойлерами

Рассматривая эту пьесу, критики утверждают, что движущей силой трагедии является чувство чести, и сосредоточивают своё внимание на конфликте между жаждой материнства и чувством чести. Мысль верная. И всё же мне кажется, что такого объяснения недостаточно, точнее говоря, так можно объяснить трагедию, но не характер героини.
Вероятно, отношения муж - жена - общество сложнее. Верность мужу для Йермы - не социальный долг, или по крайней мере не это в её чувствах главное. Можно сказать, что брак не в церковном, а в самом естественном смысле слова - это таинство. Он даёт полноту жизни, а для Йермы это материнство - только став матерью, она может ощутить себя женщиной. Таинство для неё ненарушимо не потому, что измена подрывает основы общества и семьи, а потому, что означает разрыв естественных и в некотором роде священных уз: брачных, возможно, магических уз, придающих человеческий смысл - или просто смысл - акту продолжения рода. Йерма, разумеется, понимает, что материнство порождает обязанности по отношению к будущему ребёнку, но само материнство она ощущает как право и лишение права воспринимает как оскорбление или кару.
Она хочет не просто ребёнка, а сына. Йерма не животное, а женщина, и было бы неверно сводить её муки к чистой биологии. Она хочет именно сына, а ей в этом отказано. Героиня пьесы - центр, вокруг которого сосредоточены персонажи социального окружения; и в то же время Йерма - средоточие естественного и магического порядка вещей, такого, который предшествует религиозному, он-то и придаёт смысл танцу ряженых. Она - центр эротического круга, этой пляски, но всё же она стоит вне её. Йерма - единственный абсолютно чистый персонаж пьесы, не считая Марии, персонажа, вероятно, символического. В противоположность Белисе Мария есть высшая сублимация эротического начала.
Йерма же - воплощение человеческого начала, хранительница этого начала на фоне плодородия природы. В любом случае она - символ высшего союза между мужчиной и женщиной, избирательного союза, что в конечном счёте и отличает человека от животного. Строго говоря, Йерма защищает своё право быть женщиной в единственном существующем для неё смысле - "быть женой". Так что считать основным для пьесы социальное понимание брака, чувство супружеской чести - значит упрощать её, хотя и этот аспект присутствует в поэтико-реалистической ткани трагедии.
Проблема была бы много проще, если бы поэтическое начало в пьесе преобладало, действие развёртывалось бы на внеисторическом фоне и языческий обряд танца ряженых задавал бы тон всему произведению. Кроме того, присутствие магии и самый ритуал богомолья (соотнесённые с внутренним планом конфликта) указывают на глубинные его корни. Неважно, каковы причины бесплодия, - каковы бы они ни были, бесплодие всё равно воспринимается как трагический рок или проклятие. Йерме отказано в сыне, в её сыне, и это противно всем человеческим законам, противно справедливости. Только убив Хуана, она разрывает этот круг, но его смерть в то же время означает, что Йерма уже приняла свою трагическую судьбу; такая концовка - апофеоз бесплодия. Такая развязка роднит Йерму с Матерью из "Кровавой свадьбы", которая, как и Йерма, уже ничего не боится и ни на что не надеется - все её надежды умерли вместе с сыном.

Не приходи завтра, детка, нам надо постирать

У меня есть и весьма любопытный рукописный документ. Это буквально первые страницы, начертанные Федерико, чуть ли не самые первые, написанные его рукой. Почерк здесь ещё детский, неустоявшийся. На этих страницах юный Федерико вспоминает свои детские годы, дом, в котором родился, игры - всё это описано ещё наивно, но поэтично.

БЕЛОКУРАЯ ПОДРУЖКА

Жила в селении белокурая загорелая девочка. Губы - кровь и отсвет луны, а глаза небольшие, с золотой искоркой, с прозеленью... Длинные косы до колен... красное с белым платьице... в волосах цветок, а руки загрубели от стирки на сестрёнок и братьев в холодных водах долины... Отец её был нищим поденщиком, от непосильного труда и сырости страдавшим ревматизмом, а мать в свои тридцать лет от долгих невзгод и частых родов казалась старухой...
Случалось, бедная женщина заходила к нам, умоляя, чтобы кормилица моего брата, бога ради, уделила немного молока её младшему, а то - как бы он не умер с голоду. Мать моя всякий раз велела кормилице идти немедленно, и когда та, войдя в дом, брала малыша на колени, он, смеясь и плача, нетерпеливо сопел, глядя на огромные, белые с голубыми жилками груди. Бывало это частенько, и я крепко подружился с девочкой; по вечерам я отправлялся к ней в дом отнести подаяние от матери, а заодно поглядеть на родник в их дворе и набрать белой гальки с его хрустального донца... Как я жалел этот дом с его грязью и копотью!.. Земляной пол, тростниковая крыша... Из вещей - только длинный стол, несколько колченогих стульев, ржавая масляная лампа и огромное изображение Пресвятой Девы среди свинцовых облаков, от пыли и сырости похожее на чудовищную кляксу... Когда я входил в этот приют честности и нищеты, мать девочки, с растрёпанными жёсткими волосами, как тень, поднималась мне навстречу и, вытерев рот ладонью, робко целовала меня. У этой мученицы работы и жизни был такой нежный голос и кроткий взгляд, что только зверь мог бы смотреть на неё без слёз... Женщина, чьё лоно дало жизнь стольким существам, умиравшим потом у неё на руках от голода и бедности, святая, истерзанная мужем и принесшая себя в жертву детям, она казалась мне столь величественной и смиренной, что я боялся её вида и любил её скорбь... Иногда я слышал от неё: "Не приходи завтра, детка, нам надо постирать". И я не приходил. Какие страшные, скрытые от глаз драмы! Мне нельзя было прийти к ним, потому что голые, дрожа от холода, они стирали свои лохмотья - их единственную одёжку... Вот почему, вернувшись домой, я смущённо, с тяжёлым сердцем косился на наш гардероб, набитый чистым и свежим платьем.
Я давно не видел её, ту девочку... и чуть было не заплакал... теперь взгляд у неё совсем как у матери; она шла с двумя детьми - один сосал, другой босиком шагал рядом, цепляясь за её руку. Ах, моя белокурая подружка! Ты будешь такой же, как твоя мать... Твои дети будут такими же, как ты... Стоит мне подумать об этом, и меня охватывает отчаяние...

Федерико
7 апреля 1916 года

@темы: читаю, лето с федерико

---

невероятно, но факт: куча фикла, додзинси и арта по каким угодно нелепым пейрингам, вроде Аоминэ/Кисэ, Кагами/Куроко, Аоминэ/Кагами и так далее, но не по главному пейрингу - АоКуро. по АоКуро всего просто кот наплакал: как это понимать вообще? даже если учесть, что Аоминэ - бывшая в некоторой степени скотина, заменить его Кагами - это форменное каварими-но дзюцу: замена живого тела на полено, если по-русски. всё, что связано в куробасе с Кагами, выглядит оооочень натянутым на глобус. а каков обоснуй у АоКисэ? у АоКага ещё понятно, хотя эта ерунда ПРОСТО НЕ РАБОТАЕТ! одного соперничества маловато, чтобы возникла гравитация (особенно когда один из соперников картонный - помним, да?). даже если бы на Кагами не положили болт и выписали его как следует, тут та же фигня, что и у АкаКуро - плюс на плюс даёт не пару, а только отчаянный вид суррогата. ну хоть с Мидорин/Такао всё в поряде (хотя правильнее Такао/Мидорин, но тут как с СасуНару, кек): это невероятное флаффищще, которое мы заслужили интересно, почему только сейчас я обратил на них внимание? :3

@темы: куробасу

---

о, моя бывшая булочка и моя нынешняя булочка в одном кадре:



я внезапно вспомнил о Вере на днях, купил её крайний сборник стихов, смотрю интервью последних лет, пытаюсь помириться, наверное. не то, чтобы она разжалована целиком, нет. её первые три книги всё ещё стоят у меня на полке (правда, в ссылке, вместе с Бродским и Есениным, кек), и там полно замечательных вещей, но с некоторых пор я чувствую, что эти щи вроде как стали жидкие. по меньшей мере, я бы хотел прояснить для себя, что с ней происходит.

а Юра тем временем считает, что он немножко психопат%] во-первых, это забавно, учитывая, сколько тепла и надежды продирается в его фильмах сквозь национальную тематику (что и делает его уникальным в русском кино). а во-вторых, отсутствие эмпатии - это не недостаток сам по себе, вопрос в том, как это использовать. хотя мне кажется, Юра заблуждается на свой счёт: например, эмпатия, которую проявляют герои Рэнд, это что-то совершенно особенное, возможное только между людьми определённого сорта - а Юра, очевидно, очень одинок.

@темы: смотрю, читаю, рэнд

---

а было ли предательство?
я задал себе этот вопрос после.. эээ.. третьего? четвёртого? просмотра куробаса.

фактически, противостояние происходит не между Куроко и Поколением чудес, не между Куроко и Аоминэ, а между Куроко и Акаши. они оба управленцы, но в Акаши случился баг из-за ситуации в семье, и его целью стала чистая власть. а по Куроко сразу видно, что он вырос в любви, и для него теневое лидерство означает борьбу за процветание всех его подопечных. история начинается с того, что Акаши направляет Куроко в тот момент, когда он уже почти отчаялся, и заканчивается тем, что уже Куроко корректирует курс Акаши. или, скорее, возвращает его в конструктивное русло, поскольку Акаши не воспитан выдающимся стратегом, а является таким сам по себе. и оппонент Куроко - это даже не сам Акаши, а его альтер эго, которое отпочковалось ради защитных функций, вышло впоследствии на передний план, всё испортило в Тэйко и устроило через зад в Ракузан.
то же самое с Аоминэ. да, Дайки действительно оскорбил Куроко пренебрежением к их связи (Учиха очень верные и требуют того же взамен), но он это сделал изнутри той ситуации, в которой не мог разобраться сам. едва ли Куроко со всем своим великодушием (реально нетипичным) мог смертельно обидится на такое. и действительно: он ведь хотел не доказать, что Дайки не прав, а вернуть ему радость игры. он не мстил ему, а сражался за него. Акаши на его месте занялся бы первым - и это вполне в природе таких ребят
Акаши - лидер сверху, а Куроко - снизу. у каждого из них есть свои слабости, которые они могут компенсировать за счёт другого. работая вместе, они могут создать очень прочное и здоровое предприятие/дом/сообщество. и тут, конечно, может быть любовный аспект, поскольку Акаши, наверное, единственный, кто способен понимать многоходовочки Куроко и ценить его во всей полноте, как он того и заслуживает, НО они имеют одинаковый заряд, и, как ни крути, в паре с Акаши Куроко не будет на своём месте, поскольку это место - под мышкой у одного смуглокожего болвана, и тут уж ничего не поделаешь

что удивительно, в этот раз меня заинтересовал Мидорин (и его дуэт с Такао, понятное дело%]. он появляется как довольно неприятный персонаж, но постепенно открывается как стойкий человек, с каким-то своим кодексом чести. он смешной - с этим чистоплюйством и гороскопами, нудный - с самоуверенностью и нотациями, но он, как мне кажется, второй после Куроко, кто сопротивлялся политике желтоглазого Акаши. из Поколения чудес он быстрее остальных (Кисэ не в счёт) интегрируется в новую команду, потому что идеям Куроко легко прорасти в этой почве.

сумасшедше прекрасная додзя по Такао/Мидорин прилагается:

v3.yaoi-chan.me/manga/35903-kuroko-no-basket-dj...

я прям чувствую, с какой любовью это было сделано. я редко такое встречаю.

@темы: смотрю, куробасу

---

ну чё там у Криса?

Защищая Джейкоба: кто-нибудь посчитал обнимашки с Крисом? я посмотрел 4 серии - и той же ночью добавил в копилочку своих. в целом, сериал копается в интересной теме, но все выводы оставляет на совесть зрителя. на мой взгляд, это неплохое погружение в дилемму одной из сторон конфликта - родительскую: в отличие от того же Что-то не так с Кевином, здесь у наблюдателя нет преимущества перед объектом наблюдения, то есть со стороны в данном случае не виднее.
Главный герой: это когда включаешь фильм с Крисом Эвансом - а смотришь фильм с Райаном Рейнольдсом. и Тайкой Вайтити.. О КАПИТАН МОЙ КАПИТАН! нет, как фанат Дэдпула, я знаю, что Райан - пиздец душевный мужик, бат хир ви ар эген и я почти рыдаю на моменте, когда его герой всё вспоминает. и да, нам всё ещё нужен романтический мини-сериал про Дэдпула и Паучка.
Серый человек: усатый Крис Эванс весь фильм бегает за Райаном Гослингом, чтобы в конце прояснить-таки отношения в фонтане. плохиши из Эванса такие себе, конечно, зато Гослинг как всегда великолепен: я два часа вдохнуть не мог.
Продавцы боли: зачем ему эта роль?
Без ответа: тут хотя бы подурачился.

@темы: смотрю, сны, кэп и его команда

---

ну чё там у Себы?

Любовь на троих:
Понедельник:
Свежатинка: уу, какое
Пэм и Томми: ну и кто на этот раз придумал взять прекрасного Себушку на роль очередного дегенерата? это просто нелепо.
Без ответа: даже Крис не особо скрасил это
Код 355: и ещё сверху.
Дьявол всегда здесь / Аферисты: а это вообще что?
Дурные деньги: внезапно посмотрел с интересом
Ничегошеньки: лааадно, это даже мило, но где второй сезон-то, бля?

нет, это не фильмография, а катастрофа. и всё равно каждое появление Себастиана на экране - это праздник для меня. когда я вижу его сквозь все эти гнусные роли, я преисполняюсь благодати. наверное, мне просто нравится он сам. и то в нём, что его карьера, похоже, уже никогда не вытащит наружу в полной мере. даже в достаточной мере. хоть в сколько-нибудь удовлетворительной мере. одни намёки, обещания, предвкушения..

@темы: смотрю, кэп и его команда

---

dybr.space/blog/withyouinrockland/5234235

@темы: музло, лп

---

не понимаю, как так вышло, что ни в фильме, ни в биографиях не упоминается брат Федерико - Франсиско, хотя они были очень близки, вместе жили в Студенческой резиденции, составляли первые книги стихов.. читаю вот теперь его воспоминания. и критические эссе на пьесы брата.


Влажная зелень трав и лугов, росистые тропинки, высокие тополя на речном берегу, заросли ежевики, тростники, кусты боярышника, склоненные к воде ивы, тихие заводи, стеклянные бубны тополиных листьев, колеблемых предрассветным ветром, льдинка луны на небе - все это на заре жизни и пробудило Федерико-поэта.

Федерико глаз не мог оторвать от сладостей - в детстве он был ужасным лакомкой, - потом, став старше, уже не питал такого пристрастия к сладкому. Маме всегда приходилось прятать под замок или в самых недоступных местах компоты, шоколад, который нам варили на завтрак, цукаты из айвы, готовившиеся в нашем доме в огромных количествах. Рассказывают, были случаи - соберется мама подать на стол айвовое желе, розоватое, дрожащее, а Федерико - не без попустительства служанок - его уже съел. А старательнее всего приходилось прятать от Федерико пьяную вишню, которую он находил в домах всех дядюшек, тетушек и знакомых. Надо было видеть Федерико, когда он длинной вязальной спицей, похищенной у мамы, доставал из бутылок вишни или огромные черные виноградины!

Многие утверждают, что Федерико был крайне неловок, но это преувеличение. Некоторые биографы (не знаю, откуда они такое взяли) пишут, что он якобы хромал. Нет, просто походка и жесты у него были особенные, он сам отмечая это: «О, мой нескладный шаг!» В раннем детстве брат ничем не выделялся среди других детей, разве что был несколько менее подвижен в играх, требовавших ловкости. В записках Федерико о детских играх нет ни слова о том, что он хотя бы в малейшей степени чувствовал себя неполноценным ребенком. Вся семья была изумлена, когда Федерико, достигшему призывного возраста, на медицинской комиссии сказали, что у него одна нога на несколько миллиметров короче другой (однако, должен заметить, комиссия, мягко говоря, была заинтересована в том, чтобы найти у него физические недостатки).
Федерико не отличался особенной подвижностью, хотя это не мешало ему совершать восхождения на Велету. Часть дороги ехали на мулах, но в некоторых местах можно было пройти только пешком, и пешие переходы, длинные и трудные, Федерико делал вместе со всеми, ограничиваясь громкими проклятиями альпинизму, веселившими его спутников. Однако, по-моему, на этом его знакомство со спортом и закончилось. Не удивлюсь, если окажется, что легенду о вынужденно малоподвижном детстве - а это не соответствовало действительности - сочинил он сам. И точно так же, когда в литературе стало модно превозносить спорт, он объявил, что хорошо играет в теннис, хотя ни разу не держал в руках ракетки. Федерико был склонен к вымыслу скорее в своих автобиографических высказываниях, заметках и интервью, чем в творчестве. С этим надо считаться и, возможно, пересмотреть некоторые шаблонные представления о поэте, установившиеся с легкой руки многих, даже хорошо знавших его людей.

тем не менее, по творчеству видно, что Федерико если и не был физически неполноценным, то уж точно чувствовал себя так. возможно, он преувеличивал какие-то свои особенности, переводил их в разряд существенных препятствий, и на этом удобрении очень многое заколосилось.

Федерико был образованнее меня, он, хотя и смутно, помнил катехизис, который учил в раннем детстве в школе Вальдеррубио под руководством отца Рипальда. Федерико хорошо знал религиозные обряды, помнил латинские фразы, которые полагается повторять во время службы, бывал на торжественных мессах и заупокойных службах в соборе. Иной раз он с восторгом вспоминал убранство церквей на Страстную неделю, покрытые лиловым сукном алтари, у меня до сих пор звучит в ушах его голос, смакующий слово «дикирий».

Еще одним крепким орешком для Федерико было уголовное право, его читал великолепно владеющий предметом профессор дон Антонио Меса, друг нашего отца. Федерико, которому уже до смерти надоели и экзамены, и вся эта неприятная ситуация, вдруг отказался от дальнейших попыток. Мы сидели в университетском дворике, и его как раз вызвали отвечать. Искать Федерико вышел сам дон Антонио Меса; он все-таки уговорил брата, взял его за руку и повел в аудиторию.

всем университетом и селом тащили Федерико сквозь юридическое образование

Мне кажется, в Гранаде нас привлекала именно ее духовная сломленность, неодолимая тоска по невозвратному и бурному прошлому. Душа Гранады словно таится в закоулках, город взбирается на холмы, вверх, в тщетной надежде вырваться на свободу; здесь даже фонтаны словно бы сомневаются, струиться им или нет, а кипарисы мрачно темнеют на фоне высокого прозрачного неба; Гранада застенчиво прячется в себе самой, и ее дух лучше всего выразил Федерико:
«Гранада любит малое [...]. В нашем говоре даже глаголы становятся уменьшительными [...]. Гранада, тонкая и тихая, замершая на вечной стоянке в кольце своих гор, ищет дали в себе самой.
[...] Умаляется время, пространство, море, луна и, как ни удивительно, даже действие.
Мы не хотим, чтобы мир был таким великим, а море глубоким. Нам надо обуздать и приручить бескрайние пространства.
Гранада не может выйти за ворота. Иная, чем города на побережье или больших реках, города, которые странствуют и возвращаются, богатые впечатлениями, целомудренная и одинокая Гранада замыкается, прячет свою странную душу и обращена ввысь, в единственную свою звездную гавань.
[...] Дворец Альгамбры - чертог, увиденный андалузской фантазией в перевернутый бинокль, - вечно был стержнем нашей эстетики. Кажется, что Гранада так и проглядела выросший в ней дворец Карла V и сухо вычерченный собор. Ни цезарианской традиции, ни колоннад. Гранада до сих пор пугается своей холодной колокольни и таится в древних нишах с комнатным миртом и ледяной струйкой, чтоб вырезать из твердой древесины крохотные камеи цветов.
Ренессансная традиция, оставляя в городе яркие следы своей энергии, расслабляется, растворяется, или, вышучивая властную монументальность эпохи, создаёт немыслимую колоколенку св. Аны - крошечную башню, скорее для голубей, чем для колоколов, с исконно гранадским изяществом и обаянием.
[...] Гранада - для сновидений, со всех сторон ее обступило несказанное. [...] Ее голос - это тот неведомый, что слетает с балкона или вылетает из темного окна. Голос безымянный, жгучий, полный невыразимой благородной печали.
Чтобы расслышать его [...], надо разбудить и разгадать сокровенное в себе самом, иными словами - попытаться стать поэтом.
[...] Все по-иному, чем в Севилье. Севилья - это человек во всей его душевной и чувственной полноте. Это политическая интрига и триумфальная арка. Дон Педро и дон Хуан. Она пропитана человеческим, и ее голос исторгает слезы, потому что понятен каждому.
Гранада - словно сказание о том, что было когда-то в Севилье».

и ещё одна женщина Федерико. восхитительная, как у него это водится.

@темы: читаю, лето с федерико

---

"Майк. Право на Рок"

Майк очень любил Артёма Троицкого за московский снобизм и самоуверенность. Словом, его привлекали в людях те качества, которых ему самому недоставало - силы, хватки к жизни. Ведь определяющим качеством Майка была нежность.


Дядюшка Ко (Артем Троицкий).
ПЕСНИ ГОРОДСКИХ ВОЛЬЕРОВ. (М. НАУМЕНКО И ДРУГИЕ).

Существует ли рок-поэзия? Не просто как рифмованные слова, которые поют, а как отдельное явление, обладающее своей спецификой.
Скажем, в джазе достаточно сильна вокальная традиция, но джазовой поэзии нет. Битниковские штучки Гинзберга-Ферлингетти сочинены «по поводу» и непосредственно к «телу» джаза имеют не больше отношения, чем популярные джазовые эссе Кортасара.
Другой, более спорный пример - КСП. Я считаю, что КСП тоже не породил своей поэзии. Во-первых, потому что в «лучших» традициях этого движения - заимствовать стихи у прошлых и здравствующих знаменитостей. Во-вторых, то, что создаётся в оригинале, как правило, не ново и ублюдочно лексикон от символистов, настроение от Есенина, плюс синдром романтики дальних дорог, королей, свеч и т.п.
Заметьте: я не говорю о качестве и коэффициенте десяти авторов. Меня интересует только факт наличия (отсутствия) чего-то специального. В современной эстрадной песенной поэзии (текстовке) - пример обратного рода - о «качестве творчества», судя по общепринятым критериям, речи идти вообще не может. Но как чудесен, как самобытен этот мир! Запредельные строчки типа «Пусть созвездие любви наведёт на нас мосты» (слова поэта-лауреата и пр. Андрея Дементьева) не только спокойно исполняются телерадиосолистами, но и с энтузиазмом подхватываются (особенно на припевах) тысячными массами слушателей. Это замечательно, это фантастично; иной мир, иные законы...[В международном масштабе.]
Вернёмся к изначальному вопросу. Я склонен даже дать на него положительный ответ. Неповторимость словесной стихии рока обусловлена тем обстоятельством, что это самая массовая (а), непрофессиональная (б), но тиражируемая (что отличает её от стихов в альбомах) поэзия из всех существовавших когда-либо [Поскольку больше к теме профессионального эстрадного стихосложения я не вернусь, обращаюсь с призывом: изучайте творчество Харитонова, Дербенёва, Шаферана - это куда более занятно и полезно, чем копаться в Окуджаве.].
Отсюда, именно отсюда - имманентные, наиболее характерные «видовые» черты рок-поэзии: естественность, простота, уличность. Кроме того: лексикон, основанный на разговорном языке, жаргоне. Наконец: проблематика, касающаяся «здесь и сейчас».
Однако, дела обстоят несколько сложнее. Рок-поэзия очень неоднородна. В ней сосуществуют и «академическая» струя, и масса штампов «профессиональной» массовой культуры, и чисто фольклорные, традиционные дела. Конечно, всё годится. Но вот парадокс: не очень культурный негр Чак Берри, писавший стихи с рифмами вроде «танго-мамбо», совершил переворот в мозгах, и песни его - в том числе и благодаря словам! - с кайфом распеваются до сих пор. А, скажем, Пит Синфилд [Текстовик «Кинг Кримсон» и «Эмерсон, Лэйк и Палмер».], поразивший на один сезон воображение готическими сюрреализмами, грандиозными аллегориями и пр., давно забыт и так и остался одним из сонма небесталанных подражателей титанов поэтической цивилизации - от Мильтона до Т. С. Эллиота.
Так что у рок-поэзии тоже свои законы и своя система ценностей, во многом противоположные тем, к которым мы привыкли. И глупо подходить к словам рок-песен с критериями академической литературы. Ещё глупее требовать следования этим критериям. Одна милая дама, послушав Гребенщикова [Гм, что уж говорить о Майке (с пред, стр.) (Что нового можно узнать от интеллигента?)], скисломордилась: «Примитив, джамбульщина, что вижу, то пою»...
Мне не приходилось читать Джамбула (имя мне нравится), но, кажется, петь и надо о том, что видишь.

II

Конкретнее. Вот четыре популярных стихотворца на ниве рок-мюзик. (В алфавитном порядке): Гребенщиков, Майк (так мы для краткости называем Мишу Науменко), Макаревич, Рыженко. Они очень разные: первый философичен, второй лиричен, третий дидактичен, четвёртый саркастичен. Гребенщиков и Майк тяготеют к жаргону и проблемам личным, Макаревич и Рыженко - к нормальному лексикону и проблемам, так сказать, общественным. Майк и Макаревич пишут стихи в традиционной равномерно-рифмованной манере, Б.Г. и Рыженко больше экспериментируют с формой. Пожалуй, самое главное: Макаревич и Гребенщиков в своём творчестве больше исходят из, если можно так выразиться (надеюсь, поймёте), поэтического интеллектуального самосознания, Майк и Рыженко - из конкретных жизненных ситуаций. Особенно Майк. И за это ему мерси.
Почему-то поют о чём угодно, только не о том, что с ними лично происходит. Как редко услышишь настоящую песню от первого пица! «Я» Макаревича служит или назиданием другим («Кафе «Лира»), или исполнено возвышенного пафоса («Три окна», «Свеча»), вряд ли доступного простому парню (вроде меня). Монологи Б.Г. не столь патетичны, но, всё равно, за редким исключением («Кто ты такой», «Всё, что я хочу») в них играет рефлексия и мало милой сердцу джамбульщины.
Представим себе их муз. У Б.Г. - богемная чудачка, неглупая и прихотливая. У Майка, конечно же, сладкая Н. - славная, центровая давалка, примоднённая и, натурально, пьяница. Макаревич уже тыщу лет не писал о любви и вообще о женщинах; музу его представляю себе с трудом, в виде средних лет учительницы, незлой, интеллигентной и с устоями. Муза Рыженки - слепок патологий обыденности; нечто среднее между дикторшей телевидения и продавщицей из гастронома.
Вопрос к читателям: кто из этих баб всего нам ближе? Конечно, Сладкая Н. (образ Рыженко чересчур умозрителен)! А посему сермяжная правда рока - за Майком. Нет, он не лучший поэт, но он более всего «в жанре».

Ill

Никто не снискал за последнее время столько комплиментов и, одновременно, столько ругани в свой адрес, как Майк. Уже на первом же его московском концерте часть зала исступлённо аплодировала после каждого куплета, а другая часть синхронно и с чувством свистела. Как пишут в таких случаях, «равнодушных не было»... После выступления. Бог мой!..
Люся Петрушевская сказала, что ничего лучше в жизни не слышала, и через пару дней спела по телефону сочинённый под влиянием Майка (но с её типичными героями) «Бабулькин блюз» - про то, как соседи выживают из коммунальной квартиры старушку, страдающую недержанием кала... Напротив, Макаревича (а он, кстати, выступал непосредственно перед Майком) я редко когда видел таким раздражённым и недобрым. На мой вопрос: «Ну как?» он ответил совсем несвойственными ему словами типа «хулиганство» и «безобразие». Уже на автобусной остановке, как мне рассказали, между сторонниками и противниками Майка (все они впервые услышали его за полчаса до того) произошла драка.
Дело в том, что, находясь вполне в рамках(западной!) роковой поэтической ортодоксии, Майк, вместе с тем, радикальнее любого другого порывает с существующими у нас песенными (в т.ч. и роковыми) словесными традициями. Идеалом здешних фэнов уже много лет является Макаревич. Не будем ставить ему это в вину, но он крепко вшиб в юные головы любовь к трём вещам: «серьёзности» тем (равнодушие, предательство, карьеризм и т.п.), «красивости» языка (свечи, костры, замки...) и общей символичности (аллегоричности), абстрактности (скачки, корабли с капитанами, барьеры, дома с окнами...). Гребенщиков чуть более интимен и вольнее в обращении с языком (слэнг, энглизмы), но в остальном столь же божественно возвышен и глубокомысленен, как Макаревич. Для довершения картины добавьте нетленное наследие всевозможной Окуджавы, а также Созвездие Любви.
Бедный мальчик Майк! Какую толщу добротных стереотипов приходится ему пробивать своим аденоидным голосом... Единственная явная параллель - ранний «блатной» Высоцкий («...с водки похмелье, а с Верки что взять...»). Да и того, как нетрудно заметить, любят не за исповеди младых лет, а за последовавшие маски алкоголиков и солдат, притчи о волках и конях.
Легко быть умным, легко быть серьёзным. Легко и надёжно. Трудно быть искренним, трудно быть самим собой (но возможно..). Один на сцене всегда босс - скромный вождь и учитель. Другой - не очень понятен, но полон тайны и очарования. Один - над залом, другой - далеко в стороне. Только Майк стоит среди них. Голый, как в своей ванной комнате, куда неожиданно набежало несколько сотен народу. Он демонстративно незащищён. Он позволяет себе выглядеть в песнях жалким и нелепым. Он нарочито антипатичен, даже в самых драматических ситуациях (вспомните «заземления» во «Все в порядке»: «простужен», «нечего есть», «...остался без папирос»...). И, в результате, он пожинает урожай глупых смешков и свиста нормальных ребят и девушек, у которых свои представления об искусстве. Они не хотят видеть себя; это зеркало плюёт им в глаза.[кстати, вспомним «кассовую» судьбу двух лучших фильмов прошедшего десятилетия - «Три дня Виктора Чернышова» и «Жил певчий дрозд»...]
У Майка полно посредственных песен. Он не гений; напротив, фантастический разгильдяй. Вряд ли его одного хватит на то, чтобы разогнать смурь праведного провинциализма нашей рок-поэзии. Если вам так уж дорого «разумное, доброе, вечное», то подумайте о наших потомках! Бедные чуваки, слушая современные «рок-песни», решат, что мы жили в замках и в башнях при свете свечей, не имели представления о гигиеническом сексе и портвейне, а разговаривали только о борьбе добра и зла.
Майк, первая пьяная ласточка. Он хил, но именно он подвинул Рыженко, именно он стал катализатором для варварской молодой шпаны «Удовлетворителей». Да и на Гребенщикова, парня умного, он, несомненно, произвёл большое впечатление. Остальные... пока «невинны, как младенцы; скромны, как монахи». В конце концов, это их дело. И единственное, что меня огорчает - за последние полтора года гадкий Майк написал полторы песни. Никаких поблажек этому самодовольному Козлу.[По гороскопу.]


АРТЕМ ТРОИЦКИЙ. 23.03.93.

Первый концерт Майка, который я устраивал… Дело было так. Я о Майке ничего не знал, об альбоме «Все Братья - Сестры» я узнал уже постфактум. Услышал я о нем от Гребенщикова, где-то весной 1980 года, уже после Тбилиси. БГ приехал в Москву и привез кассету, про которую сказал, что это поет его приятель, которого он, как сам выразился продюсирует. Там были акустические записи Майка - «Пригородный блюз», «Дрянь» и еще пара вещей. Мне эти записи страшно понравились, и, хотя я был в то время увлечен Гребенщиковым, они мне понравились больше, о чем я прямодушно Борису и сказал, чем, по-моему, его слегка смутил.
Боря очень туманно говорил, что да, это его приятель, из Ленинграда, играет, песенки пописывает, фамилии его мне не назвал, кличка - Майк. Мне же настолько полюбились эти песни, что я просто Борю затрахал, чтобы он меня с Майком познакомил, приехал с ним в Москву и так далее.
Все это произошло, когда мы планировали концерт, который состоялся в Северном Чертаново, мини-фестивальчик, где были Никольский, «Последний шанс», «Аквариум», по-моему, Макаревич, и сольным номером там был Майк. Состоялся он в октябре 1980 года. Это было не только первое выступление Майка в Москве, но, как Майк меня потом уверял, вообще первое публичное выступление Майка с собственной программой. До этого он играл только в квартирной обстановке. Впервые он играл на достаточно большом зале. И впервые это было электричество, ведь ему аккомпанировал «Аквариум», и довольно неплохо.
Боря очень туманно говорил, что да, это его приятель, из Ленинграда, играет, песенки пописывает, фамилии его мне не назвал, кличка - Майк. Мне же настолько полюбились эти песни, что я просто Борю затрахал, чтобы он меня с Майком познакомил, приехал с ним в Москву и так далее.
Все это произошло, когда мы планировали концерт, который состоялся в Северном Чертаново, мини-фестивальчик, где были Никольский, «Последний шанс», «Аквариум», по-моему, Макаревич, и сольным номером там был Майк. Состоялся он в октябре 1980 года. Это было не только первое выступление Майка в Москве, но, как Майк меня потом уверял, вообще первое публичное выступление Майка с собственной программой. До этого он играл только в квартирной обстановке. Впервые он играл на достаточно большом зале. И впервые это было электричество, ведь ему аккомпанировал «Аквариум», и довольно неплохо.
Честно говоря, я абсолютно не помню, каким образом я с Майком познакомился, при каких обстоятельствах я его впервые увидел и каким было первое впечатление. Реально я его помню уже на сцене, конечно. Я произнес там вступительное слово, которое звучало, как будто я был хорошо знаком с его творчеством; на самом деле это было не так, все ограничивалось той самой пленкой. Концерт был, конечно, феноменальный, потому что Майк в большей степени, чем Гребенщиков, нес в себе эту стопроцентную рок-н-ролльную эстетику, которой у нас до тех пор не было. И, если к философствованию и поэтике у нас уже привыкли с подачи Макаревича, Романова и других, то вот такого лобового плакатного приземленного рок-н-ролла у нас не слышал никто вообще. У Рыженко тогда таких песен не было, а ДК и других групп не существовало еще и в зародыше. Так что Майк был абсолютным пионером в этой области.
Реакция на этот концерт была уникальной. При том, что публика была достаточно рафинированной, в зале творилось Нечто, и после выхода все продолжали спорить. А кто-то там даже подрался, была какая-то драчка между людьми, которые Майка восприняли, и людьми, которых он возмутил. Опять же публика была не урловая, а дрались там интеллигенты с интеллигентами, как это бывает при каких-то литературных спорах. Очень обломался Макаревич - был недоброжелателен, огорчен и раздражен. Майк же совершенно на это не рассчитывал, он жил в этом мире, а у людей был шок.
Второй важный концерт - первый полноценный концерт «Зоопарка», был осенью 1981 года в ДК «Москворечье». Они играли на аппарате «Машины времени», которая была поставлена туда без ведома Макаревича (как обычно), шла звукозапись, и альбом «Зоопарка» «Блюз де Моску» - собственно и есть запись этого выступления.
Помню еще концерт на Юго-западе, где мы подрались с Осетинским. Мое общение с Майком тогда осложнялось присутствием этого дегенерата Осетинского, который при симпатии Майка к алкоголю взял его в оборот очень плотно. Как раз в это время он написал «Блюз де Моску N2» со словами: «Это слишком похоже на лесть, Эй, Борис, что мы делаем здесь?» Майка очень удивляла реакция на его успех, он был к этому не готов и совершенно к этому не стремился. Все получилось совершенно помимо его воли.
После я еще несколько раз бывал на концертах «Зоопарка», их устраивали уже другие люди; короче, «Зоопарк» пошел в раскрутку по тогдашним нашим концертным организаторам. Общались мы в основном в Питере. Я слушал «Зоопарк» на ленинградских фестивалях, довольно часто заходил к Майку в гости, несколько раз мы с ним встречались на квартире Коли Васина, куда он очень часто захаживал, но я не помню, чтобы он там пел какие-то песни. Вообще у него не было такой привычки, как у БГ и многих других - при первой подвернувшейся возможности схватиться за гитару и что-нибудь спеть. По-моему, для него было важнее посидеть, выпить, пообщаться; он вообще никогда не выпячивал свое присутствие, в отличие от других рокеров, у которых такое позерство в крови. Он был действительно скромным и застенчивым человеком, без всякого наигрыша, без всякого желания понравиться, и, мне кажется, что в его отношении к собственному творчеству всегда присутствовала какая-то доля самоиронии. Я не думаю, что он воспринимал себя так же серьезно, как Цой или Гребенщиков. Это здоровое отношение к собственной личности, хотя оно и не совсем вяжется с рок-н-ролльным пафосом.
Во второй половине 80-х я стал меньше слушать «Зоопарк». Дело ведь вот в чем: у каждой творческой личности свой модус; есть творческие личности развивающиеся, есть творческие люди, которые сознательно имитируют процесс развития и пытаются писать новые песни, даже если они не очень-то пишутся, а у Майка этого не было, он был естественным человеком. И в какой-то момент, где-то в 84-85 гг., он исчерпал себя как автор, сказал практически все, что он хотел сказать, и уже только ретранслировал те образы и идеи, которые у него были, а они были почерпнуты по большей части из англо-американского рока. По-моему, ему было просто не слишком интересно сочинять дальше. Вымучивать это из себя ему не хотелось, а может быть, и не очень получалось; хотя я уверен, что на автопилоте он сочинил некоторое количество песен - все эти «Буги-вуги», «Трезвость - норма жизни». Это все песни, которые можно сочинить, и не проникаясь большим вдохновением, так скажем.
Во второй половине 80-х я стал меньше слушать «Зоопарк». Дело ведь вот в чем: у каждой творческой личности свой модус; есть творческие личности развивающиеся, есть творческие люди, которые сознательно имитируют процесс развития и пытаются писать новые песни, даже если они не очень-то пишутся, а у Майка этого не было, он был естественным человеком. И в какой-то момент, где-то в 84-85 гг., он исчерпал себя как автор, сказал практически все, что он хотел сказать, и уже только ретранслировал те образы и идеи, которые у него были, а они были почерпнуты по большей части из англо-американского рока. По-моему, ему было просто не слишком интересно сочинять дальше. Вымучивать это из себя ему не хотелось, а может быть, и не очень получалось; хотя я уверен, что на автопилоте он сочинил некоторое количество песен - все эти «Буги-вуги», «Трезвость - норма жизни». Это все песни, которые можно сочинить, и не проникаясь большим вдохновением, так скажем.
Я помню, что темы наших с ним разговоров, долгих и достаточно скучных, вращались в основном вокруг наших любимых западных артистов, пластинок и той музыки, не своей, не российской. Во всяком случае, я совершенно не могу себе представить, как бы мы могли обсуждать с Майком песни Макаревича или Гребенщикова или спорить о достоинствах ансамбля «Наутилус Помпилиус»; то есть это было настолько далеко от круга интересов Майка, что дальше некуда. Хотя, в отличие от всяких желчных личностей, включая меня, он относился ко всем очень по-доброму, и я не помню, чтобы он о ком-то язвительно или плохо отзывался. Если ему что-то не нравилось, он молчал или просто махал рукой, что означало «ну его на фиг, это просто не стоит того».
Кстати, у него были какие-то странные любимчики, которые кроме него никому, по-моему, не нравились, типа группы «Почта» или бит-квартета «Секрет», то есть близкие ему по каким-то сентиментальным совпадениям люди; вот о них он мог говорить, ставить записи. Я помню, что первые записи «Секрета» мне поставил Майк, сказав, что это его протеже, хорошие ребята, и это то, что ему в Питере нравится больше всего.
Что касается финала… У музыкантов, особенно у рок-лидеров, есть такой внутренний стержень, внутренний азарт, который постоянно заставляет что-то делать, заставляет, сжав зубы и скрипя сердце, писать непишущиеся песни, потому что они должны, они чувствуют себя словно бы на котурнах, они знают, что поклонники от них чего-то ждут, что девушки стоят у сцены и так далее… А у Майка этого не было. Он по природе и по внутреннему мироощущению не был рок-звездой. И поэтому он не стремился ломать, подгонять себя, идти вперед, неизвестно куда, у него не было стимула.
Я могу себе представить, что все эти халтурно-часовые концерты во второй половине 80-х годов, о которых я слышал очень плохие отзывы, и в самом деле были для Майка халтурой. Это ведь не было его любимым предприятием, он не кайфовал от собственной звездности. А если этого нет, то, собственно, зачем же это делать?
И тут, естественно, были два варианта. Или просто тихо как-то от всего этого отойти, или углубиться в себя, писать какую-то музыку для себя, путь, условно говоря, Сида Баррета. А с Майком было, видимо, так, что наедине с собой или наедине с женой ему не работалось. Пожинать плоды рано пришедшей славы ему, наверное, было муторно, и делал он это в силу инерции и ради денег. Реального творческого процесса у него внутри не происходило, а если и происходил, то скорее тлел. Скажем, плодовитый Боря способен в любой ситуации писать песни, то есть они из него выскакивают с регулярностью отправления естественной потребности. Майк же писал по одной приличной песне. В конце концов к 90-му году у него несколько таких песен накопилось: «Выстрелы», например, хотя мне кажется, что они значительно слабее, чем те, что он писал в начале 80-х.
Вообще я считаю, что до 1984 года никто из наших рокеров не написал такого количества классных песен, как Майк. Позже, так сказать, по валовому показателю его догнали и Гребенщиков, и Мамонов, и Шумов; но на то время, я считаю, огромная часть классических песен нашего рока написана именно Майком.
Мои самые любимые песни Майка - «Старые раны» (может быть, самая любимая), почти все песни с альбома «Белая полоса», за исключением одной или двух; вообще я считаю, что это блестящий рок-н-ролльный альбом; мне очень нравится «Уездный город N». Она, конечно, абсолютно нелепая, но что-то в ней есть, что меня лично очень цепляет. Несколько песен с «55», особенно «Белая ночь, белое тепло». Ранние конечно, «Пригородный блюз», «Сладкая N», «Когда я знал тебя совсем другой». Проще сказать, какие песни я у Майка не люблю - это рок-н-ролльчики, взятые в репертуар хитрого бит-квартета «Секрет», и несколько баллад.
К сопровождающей группе Майка я не относился никак. То есть, если с музыкантами «Аквариума» я общался так же, как с Борисом, а с некоторыми у меня были даже более теплые отношения, то группу Майка я совсем не знал, не помню, как их зовут, плохо помню, как они выглядят. Я говорю это не для того, чтобы как-то их обидеть, а просто так сложилось. Мне кажется, что люди в «Зоопарке» были в чем-то похожи на Майка - они не стремились в тусовку, не стремились выделиться, не навязывали себя в качестве интересных собеседников или крутых музыкантов. Работяги без претензий и амбиций - в этом смысле Майк вписывался в свой состав достаточно органично. Я думаю, что с пижонами, типа «Аквариума» или «Кино», он бы просто не сыгрался, они бы его страшно раздражали и в конце концов задавили бы своей амбициозностью.
На московскую рок-сцену 80-х годов «Зоопарк» оказал большее влияние, чем «Аквариум». Если не считать, в сущности, малоизвестных, культовых групп, типа «ДЦО», единственной московской группой, которая восприняла вибрации «Аквариума», была группа «Крематорий». Что касается Майка, то его песни оказали большее, если не решающее влияние на довольно широкий спектр московских музыкантов. Я слышал совершенно восторженные отзывы о нем, например, со стороны Кузьмина. Кузьмин в те годы был достаточно передовым музыкантом и у него была хорошая группа, так вот он находился под огромным влиянием Майка и считал его просто своим кумиром. Точно так же, единственный, о ком отзывался с уважением Вася Шумов (а он не любил Питер вообще), был Майк. Мне трудно судить, в какой степени песни Майка повлияли на творчество Кузьмина, Шумова или Мамонова, но то, что повлияли, это точно, потому что Майк шел не какими-то кривыми дорожками рок-лирики, а по рок-н-ролльному мейнстриму. Я уверен, что влияние Майка непреходящее, потому что это базис. Как базис, который создал Чак Берри - если ты хотя бы одной ногой на нем не стоишь, то это вообще не рок-н-ролл.
В общении же Майк был очень милый человек, и мне не хотелось бы рассусоливать эту тему. Просто никаких смешных, неординарных или драматических событий у меня с Майком не связано. Я не могу вспомнить ни одного пьяного анекдота, который был бы связан с Майком, никаких ночных разговоров с ним; он на самом деле был очень душевным и скромным человеком. Это не рок-н-ролльные качества, и в этом удивительный парадокс его личности. Человек, очень далекий от поверхностного пафоса рок-н-ролла, больше других пропитал рок-н-ролльным чувством свои песни. Он один из немногих людей, к которым у меня никогда не было чисто человеческих претензий. Творческие - были, я ему об этом говорил, но он воспринимал это очень незлобиво. И вообще, в человеческом смысле он был очень добрым, что в нашей рок-тусовке большая редкость.


В связи с Майком приходит на ум Джек Керуак, признанный вождь поколения битников - так же, как и Майк, обделенный воображением, но обладающий острым глазом и умеющий быть честным и искренним человек, очень близкий по духу Майку (и любимый его писатель), хотя, конечно, развернувшийся куда мощнее и шире.
Его знаменитый роман «На дороге» - это некий Кусок Жизни, прикинувшийся литературой; сумасшедшее ощущение новизны всего, что есть в романе, от самого путешествия героя до какой-нибудь брезентовой сумки или мексиканских говнодавов, похожих на ананасные корочки, снимает момент словесности романа: слова только вспомогательны. Каждая деталь заряжена чем-то особенным, потому что она прожита, и вопрос «как сделан роман» просто снимается.
Сквозь страницы проглядывает сама натура, которую автор и положил на лист в сыром виде, потому что жизнь для него куда важнее того, что может дать воображение или работа со словом. У Майка в том же сыром виде кладутся в песню самые дурацкие подробности рокерского житья-бытья: и медленно за каждой песней вырастает посторонняя для тебя жизнь:

Кто выпил все пиво, что было в моем доме? Растафара.
Кто съел весь мой завтрак, не сказав мне спасибо? Натти Дредда.

Здесь самое важное - точность; это единственный критерий, единственный момент собственно поэтики. Чуть только Майк отступает от точности - тут же идет лажа. Слушая его, я верю, что окно было распахнуто у него в комнате, и что насморк был верю, а денег на такси не было, и хреново было, как никогда, и, конечно, «как бы я хотел, чтобы ты была здесь». Но что бывает тогда, когда вещи перестают ощущаться первыми, когда от них отлетает дух новизны, и ты оказываешься посреди какой-то свалки? Когда все, что пело само, вдруг утратило голоса, и все милые подробности кажутся мертвым грузом?
Я прослушал залпом все пять альбомов Майка и мне стало страшно: как наглядно изначальное светлое ядро обрастает посторонними ракушками, как зримо оседает тяжесть, и растрачивается огонь, как нарастает лирическая лень, приблизительные словесные решения, как теряется изобретательность, как подводит вкус все чаще и чаще...
С какой-то плакатной наглядностью Майк явил собой нашу общую слабость по отношению ко времени. И именно Майк первым из наших рокеров сошел с дистанции, потому что его вещи крепко впаяны в ТО, ушедшее время - и что оставалось ему делать, когда дух отлетел от его вещей, когда и портвейн стал другим, и вся предметная реальность вдруг показалась жалкой, убогой...
Застигнутые врасплох новым временем, вещи застыли в беспамятстве, прежде, чем осесть в лавке старьевщика...

@темы: музло, читаю, пьяная ласточка

---

@темы: фш, лп

---

то, что Майк особенно неравнодушен к бай майселф, - это мы знаем:

youtu.be/aFFpRtL5Tsc?t=165

но как он относился к этой версии пушин ми эвей?



ну потому что лично я её именно с

таким

лицом и слушаю каждый чёртов раз без исключения и это был не единственный стриптиз от Шиноды-сана. кажется, в тот день он решил показать свои труселя решительно ВСЕМ

осторожно, 18+

@темы: музло, лп

---

@темы: фш, лп