Возьмём Лорку: достоверно известно, что он был гомосексуалистом, тем не менее осталось множество не вызывающих сомнения свидетельств женщин, утверждающих, что он был прекрасным любовником.
может автор имел в виду "множество не вызывающих сомнения свидетельств" МОРЯЧКОВ ГАВАНЫ?? то, что он герой-любовник, это понятно. он такой по сути, не важно что там было ирл. но кагбэ образ женщины в его творчестве должен отсекать любые подозрения в связях с ней в вышеобозначенном смысле. или я ничего не понимаю в литературе, блять.
давайте всё-таки и Майку дадим премию Дарвина обнимем, пожалеем.. но премию дадим!
историческая справка:
Projekt Revolution 2007 was the fourth edition of Linkin Park's Projekt Revolution Tour. Main Stage: Linkin Park, My Chemical Romance, Taking Back Sunday, HIM, Placebo, Julien-K.
короче, удачный был год: всех педиков собрали (включая себя) насчёт мкр не в курсе, но точно знаю, что и хим, и пласиба в 2007-м уже были ДАЛЕКО НЕ ТОРТ юлик чисто по блату проскочил, это понятно. Taking Back Sunday.. кто это, вообще? один Честа нормальный пацан, тащит всё это ОВОЩНОЕ ШОУ как . у кого совесть чиста, те чисто с ним потусить собрались, я бы так и сделал
у Майка на ногах тоже пальчики длинные :3 не знаю, почему я ожидал каких-то других)))
кстати, про ноги.
вот она, моя царица
странно, наверное, вздыхать по сломанной ноге, когда Честер и всё остальное уже похерил. но это не просто сломанная нога Честера, это сломанная жизнь Майка. а она ещё лежит там на подушечке как, знаете.. корона какая-то) средоточие всего происходящего в комнате. больше всего мне в ней нравится то, что это шанс вместе с ней починить и нечто невидимое. да, вот в этом дураке, который кроме трека своего говёного ничего больше не слышит)
а вот и история про ВАННУЮ (ДИД Ю ФОРГЕТ ТУ ТЕЙК ЁР.. ФЕНИБУТ???):
читать дальше"Выделенная мне комната была такой крошечной. В центре цементной ванны я установил стул, а с помощью доски, положенной горизонтально на края ванны, устроил рабочий стол. В те дни, когда на дворе стояла невыносимая жара, я раздевался догола, открывал кран и заполнял ванну водой так, чтобы она доходила мне до пояса". Когда к родителям приходили в гости друзья и спрашивали: "А где же Сальвадор?" - те отвечали: "На чердаке. Он устроил себе мастерскую в помещении бывшей прачечной и часами сидит там наверху, играя в одиночестве". "Что за волнующее, волшебное чувство я испытывал, убегая из родительской столовой, чтобы как сумасшедший вскарабкаться к себе под крышу и запереться на ключ в моём убежище". Там, восседая на так называемом "цементном троне", на своем "насесте", он подглядывал за девочками из коллежа францисканских монахинь, на которых он стыдился поднять глаза, когда встречался с ними на улице, и которые не вгоняли его в краску, когда он смотрел на них сверху. Иногда, по его признанию, он жалел о том, что не бегает вместе с другими детьми по улицам и не участвует в их играх ("афродизиатических", говорит он), а лишь ловит их радостные крики, бередящие ему душу. Но при всём при том добавляет: "Я, Сальвадор, должен был сидеть в своей ванне в компании безобразных и злобных химер, окружавших мою хмурую личность".
Федерико в классе, на задней парте, а этот - на чердаке, в ванне
Всё обманчиво, уклончиво, двулично и иллюзорно у этого застенчивого человека с болезненной чувствительностью. Он, произнося речи, прячется за гиперболами, специально повышает голос, подчёркнуто раскатисто грассирует "р", растягивает или глотает отдельные слоги, говорит о себе в третьем лице. Он присваивает себе титул "божественный" и тщательно режиссирует своё творчество, свой брак, свою жизнь, свой миф. Он не позволяет прикасаться к себе.
это просто самый худший вариант для того, чтобы в него влюбиться такому человеку, как Лорка) с другой стороны, даже самые ранние его стихи говорят о том, что ничего другого и не могло произойти. поэт всегда пророк, это верно. Федерико изначально чувствовал, какую жизнь он проживёт, и скорбел по ней заранее. так-то Сальвадор мало чем отличается от нацистов, которые осудили и убили Лорку) давай, выберись теперь из этого утверждения)
Успех был полный - по мнению всех, и в том числе Унанимо, который присутствовал затем и на премьере 29 декабря, и сам факт этих двух просмотров подряд немало значил: Унанимо объявил, что Лорка достиг вершины своего искусства. Да и многими другими "Йерма" воспринималась потом как абсолютный шедевр лорковского театра. Однако энтузиазм публики сопровождался провокационной вознёй в правых кругах: травля драматурга была запущена полным ходом на следующий же день. [...] Лорка был осуждён дважды: как "левак" и как "гомосексуалист". Через два года эти наклеенные на него ярлыки станут основными пунктами обвинения на поспешно организованном процессе над ним - и даже "законными поводами" для его казни.
ну, "правую шизу" обсуждать не будем: тут всё как всегда. гораздо интереснее, что ведёт Лорку в эти последние дни. вот Ю-тян собственноручно устроил целый спектакль собственной смерти, подводил к этому методично и долго, а Лорка просто в нужный момент сел в лодку и поплыл - тут есть чему позавидовать) судьба его любила. оберегала его несчастье, красиво и вовремя забрала.
А вот Федерико - в который раз! - смотрится в зеркало и видит на своём лице, на сей раз уже не пугаясь, россыпь родинок, которые раньше так часто вызывали в нём недовольство собой. "Ведь твои родинки - как маленькие мушки из бархата", - ласково утешает его кузина. Это его выдумка - или так было на самом деле? Слышал ли Федерико когда-либо в действительности такой комплимент? Такой "piropo", в котором звучит настоящее объяснение в любви:
Родинок россыпь на милом лице - для глаз моих как ожоги; на ту же твою, что у самого рта, смотреть не могу я без дрожи…
Может быть, он слышал это от Аурелии либо от кого-то ещё, кто прижимал его к своему сердцу?.. Или это только мечта - воплотившаяся если не в жизни, то в слове?.. Пьеса переносит нас в атмосферу Карнавала и подносит нам в дар, как последний букет от Автора его зрителям, вальсовый вихрь масок. Здесь появляется даже Гондольер, потому что мы перенесены в Венецию, а Венеция - это город любви, тайн и смены обликов, любви без заботы о завтрашнем дне, словно эхо знаменитой баркаролы Оффенбаха: "Ночь дивная, - о, ночь любви, улыбкой нас ты опьяняй…" Венеция у Лорки как венок из цветов, приплывший по каналам этого города-легенды, города Казановы… Но Гондольер у него поёт совсем по-другому - это кормчий, правящий свою ладью в царство сумерек: он поёт последние стихи, написанные Лоркой, - стихи о несбывшейся любви, которые звучат как эпитафия:
О, гондольер влюблённый - с лицом, какого больше нет, - греби, греби без остановки. Ведь не придёт уже любовь, и никогда уж не придёт - она вовеки не придёт…
посмотрите на этого человека. спродюсировал: минутс ту миднайт, саузенд санс, ливин финс. и всё говно)) два альбома, которые вообще можно было не записывать, и один модный, с Честером в роли торшера
- американский музыкальный продюсер и аранжировщик, признанный MTV "самым влиятельным продюсером последних двадцати лет".
итого: 3:0 в пользу шинодошизы. зачем вникать в ситуацию в группе, прежде чем продюсировать их альбомы? а может быть он ненавидел лп и сделал всё, чтобы эта дрисня стала максимально отвратительной? ну так-то на последние два никого звать не стали - и вуаля: ван мо лайт пробил все мыслимые и немыслимые днища. МАЙКУ НАДО ПРОСТО НЕ МЕШАТЬ! никакого толку от этого начальства. когда не надо, они хотят сослать лидера группы за клавиши, а когда в самый раз бы пиздюлей прописать, так у всех сразу жопаболит/хомякумер
клептомания, кроссдрессинг и проникновение со взломом.
And when I sleep on your couch
читать дальше Мирон сидит за роялем. Настоящим, концертным роялем - огромным даже в этой просторной гостиной. На нём только то чёрное платье на тонких бретельках, которое Слава свистнул на вечеринке у бассейна. Повезло: размер подошёл. Мирон теперь был скорее худощав, но впечатление это производило если не обманчивое, то во всяком случае неполноценное: в плечах таилась настоящая сила - и она интересно контрастировала с платьем, имеющим в своём фасоне что-то готическое. Молодым Мирон тоже больше не был - это нравилось Славе особо: со временем из Фёдорова, словно из мухомора, выветрился самый жёсткий яд, предназначенный для агрессивной среды, на которую парню катастрофически везло по жизни. Слава наконец-то стал видеть глазами ту красоту, которую раньше только смутно проницал. Слава видит её с пола, из кучи одеял и подушек - их импровизированной постели. Он сидит в чём мать родила, скрестив ноги по-турецки и даже не думая чем-нибудь прикрыться: от кого, собственно? За Мироном были только панорамные окна и густо зеленеющий сад. - Не знал, что ты умеешь, - говорит Слава, когда маэстро закончил играть и с улыбкой посмотрел на своего единственного слушателя: ну как, мол? Его манят пальчиком к себе - вполне однозначно. - Как-то мне совсем нечем было заняться - вот я и... - Что угодно, лишь бы треки не писать. Мирон поднимается из-за рояля и идёт в "зрительский зал" - платье смешно топорщится на причинном месте: Слава хотел бы думать, что это воодушевление из-за того, как он пялился, но могло быть и из-за музыки. Этот пианист ещё и пел неплохо. Правда, стеснялся, и чтобы его на это дело раскрутить, надо было прежде заправить алкоголем. И не промахнуться: чтобы спел, но не "на поле танки грохотали". Слава протягивает руки, ловит Мирона и привычным манёвром опрокидывает его на спину. Чужая шмотка сильно надушена каким-то унисексом - этот фантом третьего человека создавал неуловимое ощущение оргии или как если бы за ними сейчас кто-то наблюдал. Слава задирает подол, внимательно осматривает всё ему открывшееся и многообещающе проводит руками от пояса к бёдрам. - Не очень мы удачно зашли: будь в этом доме хозяйка, раздобыли бы тебе чулочки. - Это у тебя модельные ноги, а не у меня. И мне показалось, ящик с игрушками тебя вполне заинтересовал. Слава морщит нос, вспоминая этот немного расширенный классический набор для утех, что они обнаружили в главной спальне. Мирон бы позволил опробовать на себе всё. И ещё до того, как в их отношениях запахло хотя бы баттлом, Слава честно считал, что когда доберётся до имперского тела, будет трахать его на люстре 10 часов подряд. Однако на практике всё выходило иначе, и он только хорохорился, перебирая добычу и красочно вещая о назначении каждого девайса. Запихивать в Мирона что-то кроме себя он не собирался: ещё чего. Слава был совершенно непредсказуем, потому что его заводили самые обычные вещи. Простой разговор за завтраком мог обернуться эмоциональной еблей на столе, под столом, на окне, в коридоре (если Мирон всё же пытался спасти кухню от разгрома). Они не делали ничего сверхъестественного - по крайней мере, физически. Очень долго Слава списывал это на собственный голод, но когда прошло достаточно времени, а в этой схеме так ничего и не изменилось, стало ясно, что причину надо искать где-то ещё. Он поудобнее устраивается у Мирона между ног. Собирает во рту слюну, высовывает язык и чуть наклоняется, чтобы влага с него точно попала куда нужно. Какое-то время Слава любуется тем, как она стекает по стволу, и только потом берёт это крепкое в руку, ловя слухом едва обозначившийся вздох - что ветер штору шелохнул. Фёдоров пришёл к нему будто после торнадо. Оказалось, что его бастион (одиночества?) сделан, в сущности, из говна и палок, но чтобы это понять, пришлось дойти до крайней степени отчаяния. Для Славы тоже стало сюрпризом, что этот вот открытый, беззащитный, весь как он есть Мирон - самое верное средство потерять честь и совесть всякого протеста. Более того: его экзистенциальную надобность. Слава спрашивал, Слава выбирал выражения, чужая душа расстилалась перед ним картой минного поля. Впрочем, за это ему щедро платили: верностью, отзывчивостью... Пониманием. Хотя казалось бы: что может быть более неврубным, чем Мирон Янович? Пока Слава дрочит ему, забыв о собственном возбуждении, он почти не отводит глаз от его паха, лишь изредка окидывая взглядом всю картину. Судя по характеру складочек над переносицей, Мирону хочется чего-нибудь внутрь, но он молчит, не просит. Значит, Слава всё правильно решил сегодня. Да и тогда. Приобретя в его лице союзника, Мирон вполне ожидаемо начал отстраиваться заново. Только теперь в доминанте беспутного русского поля было место и воздуху, и свету, и иному мнению - ничего общего с застенками, в которых он гноил себя (и всех сопричастных) дольше, чем осознавал. А всего-то и надо было - почувствовать за своей спиной что-то действительно важное. Слава уже и не помнит, какой это по счёту дом, в который они залезли. Он всегда забирал из них что-нибудь в качестве сувенира. Что-нибудь, чего хозяева наверняка не хватятся, а для него станет якорем воспоминаний, милой безделицей, вроде открытки, подписанной куриным мироновым почерком. Только не в этот раз, потому что... Когда он доводит Мирона до финиша, капельки его семени на чёрном бархате кажутся Славе жемчужинами.