почему бы просто не сделать классного пост-роцка с текстами Лорки?
зачем вообще своё писать, когда Лорка есть - ну смешные!

я хочу выучить язык, на котором Федерико писал свои прекрасные стихи
гугл транслейт огорошил меня тем, что apaga la llum - это, оказывается, каталонский. а вот apaga la luz - уже испанский, и

Буква z [сета] произносится как межзубный звук [c], как если бы у вас выпали два передних зуба и вы бы начали присвистывать и шепелявить одновременно. Но свиста чуть больше.

совершенно очаровательна на слух

@темы: музло, лето с федерико

---

Малиновская бычит на Гибсона.. интересно!

Эта книга - не для любителей сенсаций и скандальных последних известий. Жаждущих перетряхнуть чужое белье - желательно погрязнее - она разочарует, если не возмутит. (Впрочем, для них есть другое чтение, благо об утолении духовной жажды этого рода читателей позаботились и главный биограф Дали Ян Гибсон, и наши издатели, спешно переведшие - впереди Европы всей - его «Постыдную жизнь», где все девятьсот страниц автор носится с навязчивой голубой идеей, которую с редкостным усердием уже лет тридцать вписывает в любую знаменитую биографию.) И не зря предисловие Гибсона к испанскому изданию воспоминаний Аны Марии Дали дышит плохо скрытым раздражением и, по сути, сводится к уведомлениям о том, что 1) в сюрреализме Ана Мария, в отличие от Галы, не разбиралась, 2) Галу, музу сюрреализма и свою новую родственницу, не любила, а главное - 3) утаила что-то восхитительно патологическое, припрятанное в семейном помойном ведре.

по долгу службы мне снова пришлось залезть немного в биографию Дали (в ту часть его жизни, где был Федерико) - когда я узнал, что оная имеется за авторством Гибсона. поскольку мне сейчас нужны ФАКТЫ, а Гибсон в прошлый раз показался довольно дотошным в этом смысле.
перетряхивает ли он в Безумной жизни грязное бельё? увы, в случае с Дали перетряхивать больше и нечего. другое дело, что в подобном антураже не совсем возможно придерживаться деликатности в сторону Федерико (которую он всецело заслуживает, даже в книге не о себе).
конечно, Гибсон утверждает, что Лорка - гомосексуалист. и, конечно, освещает общие положения их с Сальвадором "жестокого поцелуя" - а куда от этого деваться? и зачем? само собой, у меня нет никаких иллюзий относительно достоверности свидетельств Дали, я ни в грош не ставлю ни одного его слова, но с другой стороны - а на чьи вообще свидетельства стоило бы положиться больше, чем на творчество самого Федерико? из которого ОЧЕВИДНО, что он гомосексуален. да и что касается его отношений с Дали: значение имеет не то, что этот дегенерат говорит о каких-то там домогательствах, а то, что Федерико пишет в Оде или Публике. самым же верным, на мой взгляд, доказательством характера их связи является тот глубокий кризис, в который ушёл Лорка в 28-м году, когда Сальвадор, в погоне за своей декадентской мечтой, оставил его одного. впрочем, та мерзотная жизнь, которую прожил Дали, оборвав всякое общение с Федерико, не менее красноречива в этом вопросе.
что же до "голубой идеи" Гибсона, то не стоит так переживать, Натали. ну что ему делать, если в мире искусства одни пидорасы? xD а может, он просто умеет их выбирать из всего стада, так как сам такой же? это происходит непроизвольно (я по себе знаю), чего ты кипятишься? ;3
ну и, глядя на Дали, на то, какое это исковерканное, задушенное страхами существо, ОЧЕНЬ сложно не заподозрить во грехах его семью. тут два варианта: либо семья способствовала, либо - игнорируя - потворствовала (склоняюсь ко второму, но, наверное, не без первого). конечно, Гибсон будет досадовать на столь близкого свидетеля, если он не отвечает на мучающие его вопросы.
вывод из предисловия? похоже, Натали и сама не прочь сшипперить Федерико с Аной Марией - ай-яй-яй! Бенсуссан, например, считает, что Лорка разыгрывал эту карту (а парень тот ещё мистификатор, не будем об этом забывать) для своих родителей (и вообще для отвода глаз), а сам там на камушках Сальвадору уши чесал. и я склонен думать, что это так и есть, пусть и не в столь циничном выражении: всё-таки сестра Дали - это ещё немножко Дали, а уж в жадности Федерико до этого недоразумения я сомневаться ну никак не могу.

@темы: читаю, лето с федерико

---

***
Гранада временами как-то блекнет, и в улицах, уходящих в поля, слышится тогда рокот покинутой гавани - приюта бескрайнего отчаянья.
Осень заливает долину, погружая в подводную жизнь. Шлюзы Альгамбры - тебе никогда не хотелось медленно проплыть по ним? И ты не видел лодок, убаюканных дремой, у подножия башен? Сгустились жемчужные сумерки, и я понял, что живу в сказочной Атлантиде.
Я уехал бы, но останусь - пока листья не пожелтеют.

***
Я «в поместье Сан-Висенте», в гранадской долине. В саду столько жасминов и «ночных красавиц», что к утру у всех в доме сладостно тяжелеет голова - чудная боль, подобная той, что мучит стоячую воду.

***
Я думаю, Гранада совсем не живописна. Даже для импрессиониста. Так же не живописна, как не пластична река. Все движется, играет, ускользает. Поэтична - да, музыкальна - да! Нет четкого контура - серая гамма, город в серых тонах. И стержень его - печаль.
Все-таки это мой город.

***
В дождь Гранада светится тем же дивным светом, что озаряет лоб мыслителя и напоминает о детстве. Закатный свет в полседьмого, как свернешь за угол по дороге из школы.

***
Жермен, а когда вы приедете в Гранаду? Может быть, на праздники, перед постом? Все ринутся на площадь, на карнавал, и сердце Гранады - ее алое сердце - останется в одиночестве. Приезжайте, и вы сможете уловить, не спугнув, сокровенное очарование нашего города.

@темы: читаю, лето с федерико

---

Конечно, письма Лорки - драгоценный материал для исследователя и биографа (сколько одних только хронологических несуразиц удалось исправить благодаря письмам, не говоря уже о датировке замыслов, об их первоначальном облике и о многом другом). В письмах Лорка часто говорит о том же, о чем и в лекциях, но пространнее, свободнее, хотя и не так отточенно; в его письмах мелькают образы из еще не написанных стихотворений, он комментирует или даже пересказывает свои стихи, подробно описывает еще только задуманные пьесы и, кажется, не столько тому, кому пишет, сколько себе разъясняет, что переменилось в его поэзии и в нем самом. Напиши о том же другой - это были бы в полном смысле слова литературные письма, не то чтобы рассчитанные на публикацию, но допускающие или предполагающие ее. А Лорке, вне всякого сомнения, сама мысль о публикации писем показалась бы дикой. И не потому, что его письма могли бы «выставить напоказ сокровенное». Зная его скрытность, трудно представить, что такие письма были (а если и были, отдадим должное тем, кто обнародовал только то, что следовало, и не больше, - редкий в наше время такт). Но все же не потому. Хуан Рамон Хименес хранил черновики и копии своих писем, сознавая, что, кому бы он ни писал, его письма, как и его стихи, обращены к «бесчисленному меньшинству», а не только к адресату. Для него письма, даже очень личные, были частью его литературной работы. Письма Лорки - часть его жизни. И главное в них - не то, о чем они (сколь бы это ни было интересно). Главное - его голос, обаяние живого общения. Конечно, и в лекциях Лорки встречаются разговорные интонации, но не они определяют тот отчетливо письменный, хоть и рассчитанный на произнесение склад речи. В письмах Лорки разговорная, характерная для его устной речи интонация - правило. Поэтому в его письмах так много графических изображений интонации - подчеркиваний, многоточий, восклицаний, так много неправильностей, имитирующих живую речь, южный акцент, эхо или даже зубную боль.
Не менее тщательно, чем для журнала «Петух», Лорка выбирает цветную бумагу для письма и чернила в тон бумаге, конверт с водяными знаками (желательно загадочными) и марки, туманно связанные с тем, о чем говорится в письме. Он украшает письмо рисунками, часто большими, цветными. Целый лист в письме Мануэлю де Фалье занимает картина «Полет осы в моей комнате» (известно, что дон Мануэль приходил в тихое отчаяние, стоило мухе или иной твари жужжащей проникнуть в его кабинет, и Лорка «не раз вступал в единоборство со стихией во славу тишины и гигиены»). Письма Лорки не просто написаны - они так же тщательно и любовно сделаны, как старинные рукописные книги, украшенные буквицами и миниатюрами (еще и поэтому не могло быть копий). По-детски старательно выписанные обращения, длинный на полстраницы хвост буквы Д («Дорогой Мельчорито!») и рядом - рой рвущихся вверх строчек, мелких, торопливых букв и подпись, сегодня раскрывшаяся веером, завтра - летящая стрелой. Он вкладывает в письмо свои стихи, программки вечеров и спектаклей, восхитившую его курьезную рекламу или дурацкий проспект дурацкой выставки, милую картинку, полюбившуюся еще с детства и не переменившуюся с тех пор, - обертку от шоколадки, на которой принц «все еще примеряет Золушке хрустальный башмачок, а если перестанет - рухнет мир...». И когда из конверта, на котором адресат поименован Эмиром, Халифом или Генеральным Консулом Поэзии, вываливается что-нибудь в этом роде, нельзя удержаться от улыбки: «Проделки Федерико!» - так улыбаются подарку ребенка. Никто больше не писал таких писем. И не важно, длинные это письма, поделенные, как сонаты, на три части волнами, гирляндами и пейзажами, или короткие - два слова на приглянувшейся открытке и подпись «Федерико», оплетенная голубым вьюном. Всякое письмо Лорки по жанру своему - подарок. Он, первооткрыватель этого эпистолярного жанра, кажется, и не умел писать других писем. На морском берегу, под камнями, он оставлял письма для Аны Марии Дали; сестрам прислал из Америки «осеннее письмо» на бересте. И даже если нужно было упомянуть о деле, попросить совета или помощи, суть письма все равно не сводилась к делу. Даже в самых серьезных и печальных его письмах угадывается желание порадовать и развеселить друга - отблеск его долгого детства. «Я никогда, никогда не состарюсь», - писал он Хорхе Гильену. И это сбылось.

(с) Н. Малиновская

письма Лорки - это ещё одна стрела в моё сердце, потому что мне нравится ПРОСТО ВСЁ, что он написал, ВОТ НАСТОЛЬКО ОН ХОРОШ для меня. догадываюсь, что письмо способно вместить в себя лишь некоторую долю обаяния автора, и даже вообразить не могу, как в таком случае оно сверкало в общении тет-а-тет. вся эта игривость, внимание, ласка, этот поэтический ум, эта манящая таинственность, темперамент, жизненная сила, подёрнутая глубокой, неподдельной тоской.. учитывая это и то, как большинство людей, окружавших Федерико, любили его, я не в состоянии понять, на чём существовало меньшинство, которое его отвергло, стало причиной его гибели.

Этот моряк курит трубку, печалится и вспоминает.
Забудься он на мгновенье, и глаза его потонут. Как тихо сомкнется тогда море - уже без парусов, без воспоминаний, всколыхнув темные розы и мертвых рыб. Настоящее море.
А день золотой - будь он благословен! Все мы - как тот моряк. Из гавани доносится рокот аккордеона и смутные шорохи воды, моющей пирс, с гор тянется запах молчаливой пастушьей трапезы, а мы ничего не слышим - только свою даль. Бездонную даль, где ни гавани, ни гор...
Вот что хотел я тебе сказать, Хосе Мария, - ведь наши моряки поймут друг друга.
Где ты теперь, милый Хосе Мария?

@темы: читаю, лето с федерико

---

ух, разошёлся :3

Я говорю Гарсиа Лорке, что многие упрекают его в том, что он сильно сократил пьесу Лопе и внес в нее неоправданные изменения. Ответом мне бурное негодование.
- Эти люди, которые обвиняют меня в том, что я сократил «Дурочку», понятия не имеют о Лопе де Веге. Они путают пьесу Лопе, великого Лопе, с «Дурочкой», которую привыкли видеть в театре, а ведь это - жалкая переделка.
- И все-таки сколько строк Вы выпустили?
- Строк двадцать. Даже меньше, наверное, пятнадцать. Причем строки эти не лучшие в пьесе, они лишние, хуже того — они плохи. Их следовало отсечь как мертвую часть живого тела. В классическом испанском театре полно таких мертвых фраз. Они тяжеловесны и ломают внутренний ритм фарса - фарса в мольеровском стиле. Именно в этом ключе я ставил комедию.
Если бы я исказил пьесу, я бы прямо сказал об этом и постарался бы оправдаться. Я честен и ничего не таю. В «Рыцаре из Ольмедо», одной из лучших пьес мировой драматургии, я убрал три последние сцены (мщение), когда ставил пьесу в театре «Баррака». Ведь со смертью рыцаря из Ольмедо все кончается, так ведь? И разве это не значит, что после смерти ничего не нужно? Ничего! Три последние сцены Лопе написал не ради пьесы, а ради публики; они умаляют величие пьесы. Как известно, во времена Лопе публика требовала кары виновным. «Смерть им! - кричала она . - Смерть им!» И приходилось убивать. Такие смертные приговоры исказили множество пьес той эпохи.
Приведу еще один пример того, как я обращаюсь с классиками, и в частности с Лопе де Вегой. Когда в «Барраке» я ставил «Овечий источник», изо всей пьесы я выбрал только 60 сцен. Ради социальной драмы я пренебрег политической. Но я не обманывал публику. Я не говорил: «Мы показываем «Овечий источник», я сказал: «Вы смотрите избранные сцены из «Овечьего источника».
Иначе и нельзя! Ведь именно потому, что всякий, кому вздумается, хватается за испанскую классику, мы обречены смотреть убогие постановки наших классических пьес. Испанских классиков можно ставить по-разному, но непременно нужно одно - душа, чуткая к их поэзии. Это как в музыке. Рубинштейн играет Шопена иначе, чем Брайловский, но ведь Шопен остается Шопеном у каждого из них! Дело в том, чтобы довести форму - чувство, темперамент - до зрителя.
Не думайте, что я враг полных текстов. Однажды я поставил без купюр «Бдительного стража» Сервантеса, поставил как цирковую пантомиму. Замечательно ведь? Совершенно замечательно. А был грандиозный скандал.
Вообще же уму непостижимо, что делают с классиками! В театре «Боррас» в «Саламейском алькальде» роль Дамы сведена на нет, а центральные сцены попросту исчезли. Почему? Потому что ведущему актеру так легче!
В конце прошлого века множество классических произведений подверглось переделке. Ремесленники приспосабливали пьесу к нуждам своего времени, изменяли не только характер персонажей, но и суть пьесы, а заодно - втискивали ее в прокрустово ложе трех единств. Разветвленное действие их не устраивало. Кстати, опять о «Дурочке». Кое-кто недвусмысленно намекал, что я сократил роль Нисы, сестры, хотя на самом деле я не изменил в тексте ровным счетом ничего. А дело в том, что в некоторых постановках текст был дополнен совершенно неуместными псевдолатинскими оборотами. Отсюда и упрек! Видимо, авторам дополнений показалось, что так будет яснее противопоставление сестры и Дурочки.
Да это просто напасть какая-то! Случается, изменяют даже имена действующих лиц - Клару по неведомой причине переименовали в Бласилию. Мало того: Мария Герреро, превосходная актриса, в спектакле, поставленном, кажется, ее мужем, начинающим режиссером, играла Дурочку наивной девушкой, которая только кажется дурочкой. Нет и нет! Дурочка Лопе - самая настоящая дурочка! Замысел Лопе не в том, чтобы противопоставить два характера, как думают почти все, он хотел, чтобы мы увидели своими глазами, как любовь исцеляет темную душу. Это ясно как божий день.
Я спрашиваю Гарсиа Лорку, что в «Дурочке» принадлежит ему, и только ему.
- Песня котов и сегидильи в финале. Больше ничего! Песня котов, мне кажется, вполне уместна. А сегидильи завершают пьесу точно так же, как завершали ее во времена Лопе тонадильи.
- Вы сами написали музыку к «Дурочке»?
- Песню котов и сегидильи - да. Кроме того, я ввел в пьесу музыку Салинаса и Барбьери. Слова сегидильи я взял из интермедии Сервантеса. Прелесть что за песня!
Гарсиа Лорка напевает.

@темы: читаю, лето с федерико

---

Особенно негры. Их тоска - духовный стержень той Америки. Негр ближе к человеческой природе и к природе вообще. Все для него - музыка, он вынет вам мелодию даже из кармана! Если бы не их искусство, в Соединенных Штатах не осталось бы ничего, кроме техники и автоматов.

@темы: читаю, музло, лето с федерико

---

"Элегия Марии Бланшар"

Ее изуродованное тело не знало другой радости, кроме этих мертвых, истекающих кровью рук снятого с креста.
Его исполненные любви руки и столкнули ее с лестницы, чтобы сделать своей невестой и отрадой, лишь они и были подмогой в тех чудовищных родах, когда голубь ее души силился вырваться из стиснутых губ. Не нам судить, правда это или нет. Но мифы дают миру жизнь, и море, лишась Нептуна, станет косной стихией, а волны потеряют половину красоты без Венеры, придуманной человеком.

это он про кифосколиоз и врожденный вывих бедра, как сообщает википедия. Бланшар так использует блики на человеческих фигурах, что они кажутся сделанными из пластмассы.

Я то и дело называл тебя горбатой и ни разу не упомянул ни твоих чудесных глаз - слезы подкатывали к ним скачком ртутного столбика, - ни твоих единственных в мире рук. Но об одном я все же скажу: скажу о твоих косах, чтобы восславить их перед всеми, ведь такой несравненной и щедрой была их волна, что укрыла бы тебя целиком, как любимая тобою пальма укрыла младенца на пути в Египет. Да, горбатая, так что же? Все мы порядком слепы, и я, друг твоей тени, Мария Бланшар, клянусь, что в Испании не было кос прекраснее твоих.

@темы: читаю, лето с федерико

---

Гранада создана для музыки, потому что это пленный город, заточенный в горах, город, где мелодию шлифуют, хоронят и длят стены и скалы. Музыка - наследие городов замкнутых. Севилья, и Малага, и Кадис ускользают через портовые ворота, у Гранады же нет иного выхода, кроме надмирной звездной гавани. Она затворница, чуткая к ритмам и отголоскам, - и сама как мелодия.

@темы: читаю, музло, лето с федерико

---

тот случай, когда читаешь предисловие и понимаешь, что книга будет хорошей.

[...] И точно так же во всем, что делал и говорил Лорка, никто не замечал ни мужества, ни решимости. Разве что неосмотрительность. В нем еще с детства привыкли замечать (и даже снисходительно прощать) другое - безотчетные, чисто детские страхи. Брат вспоминает, что Федерико ни разу не подошел близко к лошади - о том, чтобы сесть на нее, и речи не было. Он боялся болезней, высоты, боялся стариков - «от них веяло смертью»; из суеверия боялся черной одежды. (Все страхи Юноши, героя «Когда пройдет пять лет», автобиографичны.) Невозможно было заставить его надеть новые ботинки - «такие надевают покойникам!». А его старые, стоптанные башмаки, потерявшие даже подобие цвета, приводили в отчаяние сестер и потешали друзей. Но кажется, сильнее всего Лорка боялся моря, которое так любил. Ана Мария Дали вспоминает, что он, так и не научившись плавать, не решался войти в воду один - только держась за руку. В лодке боялся «кораблекрушения». Кажется, единственное, чего Лорка не боялся, это грозы. Его предусмотрительный отец в каждом доме, где поселялась семья, устраивал громоотвод. И пока при первых признаках бури закрывали окна, Лорка под проливным дождем бежал к дому тетки - во-первых, потому что там не было громоотвода, а во-вторых, потому что тетя и кузина Аурелия так картинно умирали от страха перед грозой, что пропустить это увлекательное зрелище было бы непростительно.
О страхах Лорки вспоминают, конечно, самые близкие, и всегда их рассказы обрываются щемящей нотой - что же он пережил в те три дня, в ту ночь, когда уже не было и проблеска надежды? «Всякому человеку такое бесконечно тяжело, но есть мужественные люди, есть, наконец, герои, а как было Федерико... я и сейчас... не могу... об этом думать...» - Мануэль Анхелес Ортис смолкает.
[...]
Единственный раз, и очень сдержанно, он сказал о своем выборе: «Гранада научила меня быть с теми, кого преследуют...» (Не раз Лорка с упоением излагал друзьям историю «о том, как дон Мануэль в первый и в последний раз в жизни накричал на человека, чему я сам был свидетелем». В тот день из гранадской тюрьмы бежал узник, о чем в городе знали, и служанка, заслышав шум, крики и выстрелы, бросилась запирать дверь. Фалья кинулся за ней: «Что Вы делаете? Откройте! Откройте! Его же преследуют власти!!!») Тем же безотчетным порывом - защитить - диктовалось поведение Лорки. Недаром в 1933 году он первым поставил свою подпись под испанским манифестом в защиту жертв нацизма. И не случайно, объясняя свой выбор, Лорка говорил о готовности к жертве: когда нельзя защитить, встают рядом. Это душевное движение угадывается даже и в той шутке, что некогда насмешила его каталонских друзей. В 1927 году поэт, гость и любимец Барселоны, расписывался в книге посетителей. Один из них поставил после фамилии «бывший арестант» (что соответствовало действительности), второй - «будущий арестант». Лорка по обыкновению разукрасил свою подпись цветами, лимонами, листьями и добавил: «неизбежный арестант». Пройдет восемь лет, и Поэт из его последней драмы, двойник автора, скажет: «Я - смертник» - и погибнет от руки человекоподобного существа «без лица», успев спросить: «Кто ты?» - и услышать ответ: «Власть».
«Труднее быть на высоте обстоятельств, чем над схваткой». В годы народной трагедии испанской интеллигенции было суждено выстрадать правоту этих слов Антонио Мачадо, но выбор был сделан задолго до рокового июля. В 1933 году журнал «Октябрь» публикует Антифашистский манифест, и первая подпись под ним - Ф. Гарсиа Лорки. В ноябре 1935 года он вместе с Антонио Мачадо подписывает второй Антифашистский манифест. 14 февраля 1936 года, в апогее политической борьбы, подпись Гарсиа Лорки под воззванием «Интеллигенция - с Народным фронтом» снова стоит первой. Так подтверждался выбор. Если вспомнить, как жил Лорка эти годы, станет ясно, что не роковая случайность оборвала его жизнь. Было и длилось «введение в смерть» (не зря он хотел так назвать одну из своих книг). И задолго до развязки поэту был ясен итог, предсказанный стихами, прожитый его героями. Друзья могли обманываться и обманывались так же безоглядно, как Хорхе Гильен, он - нет. Может быть, он один знал, чем обернется в итоге каждое его слово; знал и ни разу не уклонился от ответа. Никто не заметил в том, что он делал и говорил, особого мужества, хотя - вспомним о море - ему и правда, наверно, было труднее, чем другим...

Врожденный порыв - защитить - был побудительной силой и всех его начинаний. И не будь в них этого пафоса защиты (если уточнять, то защиты культуры), они могли бы показаться просто чередой случайных и разнородных увлечений. Надо защитить одно из самых красивых селений гранадской долины, так несуразно и несправедливо поименованное Отвратительным (Аскероса), и Лорка придумывает десяток новых названий и уговаривает алькальда заняться переменой имени. Надо вызволить из забвения старинного гранадского поэта Сото де Рохаса, и Лорка пишет о его семи садах, готовит издание «Рая, недоступного многим». Надо спасти духовную сокровищницу Андалузии - глубинное пение, и Лорка взваливает на себя трудное, но так блестяще удавшееся дело - конкурс канте хондо. Надо напомнить Гранаде, как много она значила для Теофиля Готье, Дебюсси, Мериме, и Лорка ищет художников, которые сделают эскизы мемориальных досок, ищет для них подходящие места, мастеров, каменщиков. Защитить от несправедливых обвинений великого непонятого Гонгору - вот конечная, хоть и не единственная цель лекции об «Уединениях». Развеять предубеждение против новой живописи - в этом смысл «Скетча». И конечно же, нужен журнал, иначе обновление так и не затронет так называемую культурную жизнь Гранады, давно погруженной в спячку. И ради того вновь будут отложены издания собственных книг, будут написаны десятки писем с просьбами прислать для «Петуха» статью, «за которую не заплатят», сделать иллюстрации, найти подписчиков. Это нужно Гранаде, а всей стране нужна бродячая театральная труппа, иначе в глухих испанских селах так никогда и не узнают, что на свете существует театр, иначе крестьяне так и не увидят Джульетту и Сехисмундо, не услышат классический испанский стих. Есть долг: «вернуть народу его достояние - театр», и потому несколько лет жизни Федерико Гарсиа Лорки будут отданы «Барраке».

Наталья Родионовна Малиновская

ru.wikipedia.org/wiki/Малиновская,_Наталья_Роди... родилась в Хабаровске - это во-первых. а во-вторых, её муж - не кто-нибудь там, а Анатолий Гелескул, переводчик поэзии Федерико (в том числе). бывает же такое.. Лорка у них, можно сказать, - долгосрочный семейный подряд хд даже член семьи..
и у меня, получается, три её детища - вот этот сборник прозы (статьи, лекции, интервью), книга Аны Марии Дали о брате (с письмами Сальвадора и Лорки) и её собственный талмуд по душу Испании. что ещё для счастья надо? правильно, только биография Гибсона т_т ну и полное собрание сочинений, конечно *maniac*
вот Осповат, например, мне не нравится. а тут сразу видно, что Натали Федерико очень любит. интересно, удастся ли ей притушить мой праведный гнев насчёт этого козла Дали, она ведь и его переводила тоже%] ненавижу эту сволочь. но скорее всего, за него будет замолвлено словечко. ЧТО Ж!

@темы: читаю, лето с федерико

---

читаешь такой Поэта в Нью-Йорке, читаешь.. и вдруг в сознание врывается этот гнусавый голос

ЭВРИФИН ВИЛ БЛОУ ТУНААЙТ
ИВЭ ФРЕНД ОР ФОУ ТУНА-АЙТ~

ну так-то понятно: эмоции от этого города у Федерико примерно такие же "радостные", как на всём альбоме блэк маркет мьюзик - я его, конечно, послушал и в очередной раз охуел от того, насколько это восхитительно чёткий месседж, дай бог каждому (хотя не).

@темы: читаю, музло, лето с федерико

---

И друзья, и актёры свидетельствуют, что Федерико принял провал спокойно. Не исключено, что эти свистки и топот многому его научили, и, видимо, тогда он раз и навсегда принял решение никогда не идти в искусстве на компромисс. Как это ни парадоксально, именно тогда Федерико поверил в свои силы. Память об этом провале оживёт спустя годы в прологе к "Чудесной башмачнице", где автор защищает право драматурга на вымысел - вплоть до абсурдного:
"Почтеннейшая публика... (Пауза.) Впрочем, нет, не почтеннейшая, а просто публика: не подумайте, что автор не испытывает к публике почтения, напротив, но за этим словом кроется чуть заметная дрожь боязни, что-то вроде просьбы к публике быть снисходительной к игре актёров и дарованию автора. Как только поэт перешагнул через колючую изгородь страха, который в нём всегда вызывает зрительный зал, он уже просит не благосклонности, а только внимания".
"Колдовство бабочки" выдержало только два представления, это своеобразный рекорд - ведь даже самые неудачные спектакли шли не меньше трёх раз. В день премьеры я был в Гранаде. Мы знали, что Федерико сообщит нам, как прошёл дебют, только в случае успеха. Поэтому, допуская возможность другого исхода - а известий мы, конечно, ждали с нетерпением, - отец обратился к своему большому другу, финансисту, тогда жившему в Мадриде, с просьбой телеграфировать нам в любом случае. Ожидая известий, мы - родители, сёстры и я - собрались в столовой. [...] Наконец, уже во втором часу ночи, телеграмма пришла. Дон Мануэль Конде, друг отца, составляя телеграмму, старался не слишком огорчить родителей, однако то, что он написал, имело более глубокий смысл, чем сам он предполагал: "Пьеса не понравилась. Все считают, что Федерико - большой поэт".

Чтобы лучше понять отношения, связывающие драматурга с актрисой и их обоих с публикой, следует, вероятно, подчеркнуть, как важна для любой пьесы премьера - то, что по-испански называется estreno (почин). Любопытно, что в других языках это слово подобного значения не имеет. Французские la répétition générale (генеральная репетиция) - лишь бледное подобие испанского "почина", а la première (первое представление) может оказаться и последним представлением. В Мадриде не принято, чтобы на "почине" половину зала занимали приглашённые, которые, как бы знамениты они ни были, на театральном жаргоне имеются не иначе, как контрамарочники. Премьера в театре, заполненном контрамарочниками, - это фальсификация. Можно утверждать, что подбор зрителей заведомо доброжелательных не совместим с понятием "премьера" в таком городе, как Мадрид, где издавна сложилась особая "премьерная" публика, в состав которой входят непременно "ниспровергатели", к каковым относятся и критиканы по призванию, и непризнанные драматурги, и просто "ворчуны". Возможно, такая публика на премьере - это своеобразный ответ испанцев на французское изобретение - клаку, которая состоит на службе у хозяев антрепризы и искусственно создаёт успех. Испанский "почин" так же опасен, как бой быков.

Из рисунков, набросанных в кафе, родился жанр карикатур, в которых фигурировали самые разнообразные типы. Иногда их героями становились представители несуществующих или необычных профессий - парикмахер архиепископов, продавец рогов изобилия - или обладатели забавных фамилий. Я прекрасно помню, как Федерико рисовал французского туриста месье Тролонга (это имя мы нашли в книжном каталоге, который кто-то принёс в кафе). Его французское происхождение - а он, естественно, говорил в нос - побудило Федерико нарисовать ему великолепный висячий нос.
Эта игра перекочевала и в Мадрид, в Студенческую резиденцию, где такие рисунки получили название "гнилушки". В литературном мире это слово означало ретрограда от искусства, а также им называли вообще всё консервативное, педантичное, скучное. Многие из тех, кто бывал в Резиденции, рисовали такие "гнилушки", в том числе и Дали, который, быть может, и придумал этот термин.
[...]
Я уверен, что Федерико очень нравилось проводить линии как придётся, не задумываясь о результатах, чертить их той же ручкой, которой он писал стихи, а потом раскрашивать рисунок школьными цветными карандашами, валявшимися по всему дому. Думаю, это увлечение не прошло бы у него с годами. Рисование стало для него необходимым, он рисовал даже, окончательно распростившись с каллиграфией, свою подпись. Кстати, замечу, что многие его рисунки - не что иное, как графическое воплощение слова. Например, для книги Рикардо Э. Молинари "Роза для Стефана Георге" он изобразил розу словом "смерть".


"Йерма" отчётливее, чем другие пьесы, проясняет для нас одну из сторон драматургического творчества Федерико - связь его драматургии с классической трагедией: трагическое в "Йерме" обусловлено только силой, с какой героиня переживает внутренний конфликт, и более ничем. На всём протяжении пьесы остро ощущается всё возрастающий накал чувства, завершающийся взрывом. Окружающая реальность служит лишь для того, чтобы ещё более усилить душевную муку героини. И поскольку конфликт в трагедии - это конфликт во внутреннем мире человека, действительность в ней приобретает чисто условный характер. "Йерма", в строгом смысле слова, не имеет сюжета, в отличие от "Кровавой свадьбы" и от "Дома Бернарды Альбы", где поэт был намерен изобразить объективную реальность. Собственно говоря, в пьесе ничего не происходит - всё происходит в душе героини, в ней, и только в ней, единственный стержень трагедии.

и да, это касается не только Йермы, но и Пинеды, и Роситы, и любой "женщины Лорки". в какой-то момент его героини становятся недосягаемы - и не потому, что это упало в них откуда-то сверху, а как итог развития собственной природы. горе, которое они переживают, делает их существами иного порядка. а ещё вернее сказать (хоть это и жутко): внешнее горе и вызвано внутренней потребностью.. мм.. истинного рождения? и если бы то был единичный случай, от него ещё можно было бы отмахнуться, но это одно из центральных явлений творчества Федерико - и что это, в таком случае, означает?
Франсиско совсем не говорит о том, как соотносится Йерма с самим Федерико. он вообще не касается ничего личного, интимного и, как водится, самого важного - даже опосредованно. вспоминая, каким беспардонным (трусом) был Дали, Франсиско - его полная противоположность. а тем временем даже читать рассуждения о Йерме волнительно до предела. пусть там нет ни слова о том, какой человек мог ТАК написать о ТАКОЙ женщине. я не осуждаю, если что. на самом деле, переживания от подобных вещей очень трудно с кем-то разделить. кажется, стоит произнести это вслух, и оно будет навсегда осквернено. наверное, такое и должно всегда находиться внутри, в самом недоступном месте, вдали от солнечного света, и улавливаться извне разве что каким-то неимоверным чутьём.

про честь со спойлерами

Рассматривая эту пьесу, критики утверждают, что движущей силой трагедии является чувство чести, и сосредоточивают своё внимание на конфликте между жаждой материнства и чувством чести. Мысль верная. И всё же мне кажется, что такого объяснения недостаточно, точнее говоря, так можно объяснить трагедию, но не характер героини.
Вероятно, отношения муж - жена - общество сложнее. Верность мужу для Йермы - не социальный долг, или по крайней мере не это в её чувствах главное. Можно сказать, что брак не в церковном, а в самом естественном смысле слова - это таинство. Он даёт полноту жизни, а для Йермы это материнство - только став матерью, она может ощутить себя женщиной. Таинство для неё ненарушимо не потому, что измена подрывает основы общества и семьи, а потому, что означает разрыв естественных и в некотором роде священных уз: брачных, возможно, магических уз, придающих человеческий смысл - или просто смысл - акту продолжения рода. Йерма, разумеется, понимает, что материнство порождает обязанности по отношению к будущему ребёнку, но само материнство она ощущает как право и лишение права воспринимает как оскорбление или кару.
Она хочет не просто ребёнка, а сына. Йерма не животное, а женщина, и было бы неверно сводить её муки к чистой биологии. Она хочет именно сына, а ей в этом отказано. Героиня пьесы - центр, вокруг которого сосредоточены персонажи социального окружения; и в то же время Йерма - средоточие естественного и магического порядка вещей, такого, который предшествует религиозному, он-то и придаёт смысл танцу ряженых. Она - центр эротического круга, этой пляски, но всё же она стоит вне её. Йерма - единственный абсолютно чистый персонаж пьесы, не считая Марии, персонажа, вероятно, символического. В противоположность Белисе Мария есть высшая сублимация эротического начала.
Йерма же - воплощение человеческого начала, хранительница этого начала на фоне плодородия природы. В любом случае она - символ высшего союза между мужчиной и женщиной, избирательного союза, что в конечном счёте и отличает человека от животного. Строго говоря, Йерма защищает своё право быть женщиной в единственном существующем для неё смысле - "быть женой". Так что считать основным для пьесы социальное понимание брака, чувство супружеской чести - значит упрощать её, хотя и этот аспект присутствует в поэтико-реалистической ткани трагедии.
Проблема была бы много проще, если бы поэтическое начало в пьесе преобладало, действие развёртывалось бы на внеисторическом фоне и языческий обряд танца ряженых задавал бы тон всему произведению. Кроме того, присутствие магии и самый ритуал богомолья (соотнесённые с внутренним планом конфликта) указывают на глубинные его корни. Неважно, каковы причины бесплодия, - каковы бы они ни были, бесплодие всё равно воспринимается как трагический рок или проклятие. Йерме отказано в сыне, в её сыне, и это противно всем человеческим законам, противно справедливости. Только убив Хуана, она разрывает этот круг, но его смерть в то же время означает, что Йерма уже приняла свою трагическую судьбу; такая концовка - апофеоз бесплодия. Такая развязка роднит Йерму с Матерью из "Кровавой свадьбы", которая, как и Йерма, уже ничего не боится и ни на что не надеется - все её надежды умерли вместе с сыном.

Не приходи завтра, детка, нам надо постирать

У меня есть и весьма любопытный рукописный документ. Это буквально первые страницы, начертанные Федерико, чуть ли не самые первые, написанные его рукой. Почерк здесь ещё детский, неустоявшийся. На этих страницах юный Федерико вспоминает свои детские годы, дом, в котором родился, игры - всё это описано ещё наивно, но поэтично.

БЕЛОКУРАЯ ПОДРУЖКА

Жила в селении белокурая загорелая девочка. Губы - кровь и отсвет луны, а глаза небольшие, с золотой искоркой, с прозеленью... Длинные косы до колен... красное с белым платьице... в волосах цветок, а руки загрубели от стирки на сестрёнок и братьев в холодных водах долины... Отец её был нищим поденщиком, от непосильного труда и сырости страдавшим ревматизмом, а мать в свои тридцать лет от долгих невзгод и частых родов казалась старухой...
Случалось, бедная женщина заходила к нам, умоляя, чтобы кормилица моего брата, бога ради, уделила немного молока её младшему, а то - как бы он не умер с голоду. Мать моя всякий раз велела кормилице идти немедленно, и когда та, войдя в дом, брала малыша на колени, он, смеясь и плача, нетерпеливо сопел, глядя на огромные, белые с голубыми жилками груди. Бывало это частенько, и я крепко подружился с девочкой; по вечерам я отправлялся к ней в дом отнести подаяние от матери, а заодно поглядеть на родник в их дворе и набрать белой гальки с его хрустального донца... Как я жалел этот дом с его грязью и копотью!.. Земляной пол, тростниковая крыша... Из вещей - только длинный стол, несколько колченогих стульев, ржавая масляная лампа и огромное изображение Пресвятой Девы среди свинцовых облаков, от пыли и сырости похожее на чудовищную кляксу... Когда я входил в этот приют честности и нищеты, мать девочки, с растрёпанными жёсткими волосами, как тень, поднималась мне навстречу и, вытерев рот ладонью, робко целовала меня. У этой мученицы работы и жизни был такой нежный голос и кроткий взгляд, что только зверь мог бы смотреть на неё без слёз... Женщина, чьё лоно дало жизнь стольким существам, умиравшим потом у неё на руках от голода и бедности, святая, истерзанная мужем и принесшая себя в жертву детям, она казалась мне столь величественной и смиренной, что я боялся её вида и любил её скорбь... Иногда я слышал от неё: "Не приходи завтра, детка, нам надо постирать". И я не приходил. Какие страшные, скрытые от глаз драмы! Мне нельзя было прийти к ним, потому что голые, дрожа от холода, они стирали свои лохмотья - их единственную одёжку... Вот почему, вернувшись домой, я смущённо, с тяжёлым сердцем косился на наш гардероб, набитый чистым и свежим платьем.
Я давно не видел её, ту девочку... и чуть было не заплакал... теперь взгляд у неё совсем как у матери; она шла с двумя детьми - один сосал, другой босиком шагал рядом, цепляясь за её руку. Ах, моя белокурая подружка! Ты будешь такой же, как твоя мать... Твои дети будут такими же, как ты... Стоит мне подумать об этом, и меня охватывает отчаяние...

Федерико
7 апреля 1916 года

@темы: читаю, лето с федерико

---

не понимаю, как так вышло, что ни в фильме, ни в биографиях не упоминается брат Федерико - Франсиско, хотя они были очень близки, вместе жили в Студенческой резиденции, составляли первые книги стихов.. читаю вот теперь его воспоминания. и критические эссе на пьесы брата.


Влажная зелень трав и лугов, росистые тропинки, высокие тополя на речном берегу, заросли ежевики, тростники, кусты боярышника, склоненные к воде ивы, тихие заводи, стеклянные бубны тополиных листьев, колеблемых предрассветным ветром, льдинка луны на небе - все это на заре жизни и пробудило Федерико-поэта.

Федерико глаз не мог оторвать от сладостей - в детстве он был ужасным лакомкой, - потом, став старше, уже не питал такого пристрастия к сладкому. Маме всегда приходилось прятать под замок или в самых недоступных местах компоты, шоколад, который нам варили на завтрак, цукаты из айвы, готовившиеся в нашем доме в огромных количествах. Рассказывают, были случаи - соберется мама подать на стол айвовое желе, розоватое, дрожащее, а Федерико - не без попустительства служанок - его уже съел. А старательнее всего приходилось прятать от Федерико пьяную вишню, которую он находил в домах всех дядюшек, тетушек и знакомых. Надо было видеть Федерико, когда он длинной вязальной спицей, похищенной у мамы, доставал из бутылок вишни или огромные черные виноградины!

Многие утверждают, что Федерико был крайне неловок, но это преувеличение. Некоторые биографы (не знаю, откуда они такое взяли) пишут, что он якобы хромал. Нет, просто походка и жесты у него были особенные, он сам отмечая это: «О, мой нескладный шаг!» В раннем детстве брат ничем не выделялся среди других детей, разве что был несколько менее подвижен в играх, требовавших ловкости. В записках Федерико о детских играх нет ни слова о том, что он хотя бы в малейшей степени чувствовал себя неполноценным ребенком. Вся семья была изумлена, когда Федерико, достигшему призывного возраста, на медицинской комиссии сказали, что у него одна нога на несколько миллиметров короче другой (однако, должен заметить, комиссия, мягко говоря, была заинтересована в том, чтобы найти у него физические недостатки).
Федерико не отличался особенной подвижностью, хотя это не мешало ему совершать восхождения на Велету. Часть дороги ехали на мулах, но в некоторых местах можно было пройти только пешком, и пешие переходы, длинные и трудные, Федерико делал вместе со всеми, ограничиваясь громкими проклятиями альпинизму, веселившими его спутников. Однако, по-моему, на этом его знакомство со спортом и закончилось. Не удивлюсь, если окажется, что легенду о вынужденно малоподвижном детстве - а это не соответствовало действительности - сочинил он сам. И точно так же, когда в литературе стало модно превозносить спорт, он объявил, что хорошо играет в теннис, хотя ни разу не держал в руках ракетки. Федерико был склонен к вымыслу скорее в своих автобиографических высказываниях, заметках и интервью, чем в творчестве. С этим надо считаться и, возможно, пересмотреть некоторые шаблонные представления о поэте, установившиеся с легкой руки многих, даже хорошо знавших его людей.

тем не менее, по творчеству видно, что Федерико если и не был физически неполноценным, то уж точно чувствовал себя так. возможно, он преувеличивал какие-то свои особенности, переводил их в разряд существенных препятствий, и на этом удобрении очень многое заколосилось.

Федерико был образованнее меня, он, хотя и смутно, помнил катехизис, который учил в раннем детстве в школе Вальдеррубио под руководством отца Рипальда. Федерико хорошо знал религиозные обряды, помнил латинские фразы, которые полагается повторять во время службы, бывал на торжественных мессах и заупокойных службах в соборе. Иной раз он с восторгом вспоминал убранство церквей на Страстную неделю, покрытые лиловым сукном алтари, у меня до сих пор звучит в ушах его голос, смакующий слово «дикирий».

Еще одним крепким орешком для Федерико было уголовное право, его читал великолепно владеющий предметом профессор дон Антонио Меса, друг нашего отца. Федерико, которому уже до смерти надоели и экзамены, и вся эта неприятная ситуация, вдруг отказался от дальнейших попыток. Мы сидели в университетском дворике, и его как раз вызвали отвечать. Искать Федерико вышел сам дон Антонио Меса; он все-таки уговорил брата, взял его за руку и повел в аудиторию.

всем университетом и селом тащили Федерико сквозь юридическое образование

Мне кажется, в Гранаде нас привлекала именно ее духовная сломленность, неодолимая тоска по невозвратному и бурному прошлому. Душа Гранады словно таится в закоулках, город взбирается на холмы, вверх, в тщетной надежде вырваться на свободу; здесь даже фонтаны словно бы сомневаются, струиться им или нет, а кипарисы мрачно темнеют на фоне высокого прозрачного неба; Гранада застенчиво прячется в себе самой, и ее дух лучше всего выразил Федерико:
«Гранада любит малое [...]. В нашем говоре даже глаголы становятся уменьшительными [...]. Гранада, тонкая и тихая, замершая на вечной стоянке в кольце своих гор, ищет дали в себе самой.
[...] Умаляется время, пространство, море, луна и, как ни удивительно, даже действие.
Мы не хотим, чтобы мир был таким великим, а море глубоким. Нам надо обуздать и приручить бескрайние пространства.
Гранада не может выйти за ворота. Иная, чем города на побережье или больших реках, города, которые странствуют и возвращаются, богатые впечатлениями, целомудренная и одинокая Гранада замыкается, прячет свою странную душу и обращена ввысь, в единственную свою звездную гавань.
[...] Дворец Альгамбры - чертог, увиденный андалузской фантазией в перевернутый бинокль, - вечно был стержнем нашей эстетики. Кажется, что Гранада так и проглядела выросший в ней дворец Карла V и сухо вычерченный собор. Ни цезарианской традиции, ни колоннад. Гранада до сих пор пугается своей холодной колокольни и таится в древних нишах с комнатным миртом и ледяной струйкой, чтоб вырезать из твердой древесины крохотные камеи цветов.
Ренессансная традиция, оставляя в городе яркие следы своей энергии, расслабляется, растворяется, или, вышучивая властную монументальность эпохи, создаёт немыслимую колоколенку св. Аны - крошечную башню, скорее для голубей, чем для колоколов, с исконно гранадским изяществом и обаянием.
[...] Гранада - для сновидений, со всех сторон ее обступило несказанное. [...] Ее голос - это тот неведомый, что слетает с балкона или вылетает из темного окна. Голос безымянный, жгучий, полный невыразимой благородной печали.
Чтобы расслышать его [...], надо разбудить и разгадать сокровенное в себе самом, иными словами - попытаться стать поэтом.
[...] Все по-иному, чем в Севилье. Севилья - это человек во всей его душевной и чувственной полноте. Это политическая интрига и триумфальная арка. Дон Педро и дон Хуан. Она пропитана человеческим, и ее голос исторгает слезы, потому что понятен каждому.
Гранада - словно сказание о том, что было когда-то в Севилье».

и ещё одна женщина Федерико. восхитительная, как у него это водится.

@темы: читаю, лето с федерико

---

Ян Гибсон "Гранада 1936 г. Убийство Федерико Гарсиа Лорки"

это путешествие в Гранаду накануне, во время и непосредственно после вооружённого захвата города фашиствующими националистами (с целью спасения страны, как водится) с погружением в политические подробности и калейдоскоп личностей вокруг одного единственного человека - Федерико Гарсиа Лорки.
весьма и весьма исчерпывающее. мне не хватило разве что полной картины гражданской войны, хотя бы в общих чертах, так как на примере Гранады создалось впечатление совершенно беспомощной Республики. хочу ли я самостоятельно изучить этот вопрос и до кучи всю историю Испании? пока что нет.
помимо мелкой сволочи, которая всегда набегает, едва учуяв диктатуру, в убийстве Лорки обвиняются три свиных рыла. одному посвящена аж целая глава, хотя, судя по изложенному, им брезговали даже соратники.
но насколько вообще важно то, кто именно донёс, кто отдал приказ и кто расстрелял, по сравнению с тем, что заставило Федерико приехать в Гранаду в то лето - прямо накануне мятежа? как-то уж очень последовательно складывались события, словно у него не было и шанса вырваться из западни, в которую он сам залез. понятно, что умирать Лорка не хотел, но учитывая, что он был "пуглив как заяц", эта противоестественная храбрость поездки на родину выглядит подозрительно. он так метался, словно его тянуло туда магнитом, но головой он понимал, что этого делать нельзя. он чувствовал, что его путь окончен? его тоска стала такой огромной, что не могла более быть его преимуществом?
на эти вопросы книга не отвечает и даже не ставит их.
но она определённо замечательная.
чистое исследование, без всяких фантазий и расшаркиваний. хотя очевидно, что такие работы появляются из большой любви.

у Гибсона есть и полная биография Лорки, но, к огромному МОЕМУ сожалению, она не переведена на русский.

@темы: читаю, лето с федерико

---

В течение первого месяца репрессий палачи из "Ла Колониа" расстреливали свои жертвы не в овраге, а прямо у дороги, что ведёт от Виснара к Альфакару. Здесь расстреляли и Гарсиа Лорку; можно не сомневаться, что среди погребённых в овраге тела поэта нет.
Если пройти дальше по дороге в Фуэнте-Гранде, оставив за собой овраг Виснара, через несколько минут доходишь до поворота, справа от которого поднимаются несколько современных коттеджей, построенных лет пятнадцать назад. По другую сторону дороги только что закончено строительство многоквартирного дома. А чуть дальше открывается взору прославленный источник, известный как Фуэнте-Гранде, давший своё имя и этому месту.
Некогда арабы, обратив внимание на то, как бурлят пузырьки, которые непрестанно подымаются к поверхности воды в источнике, окрестили его метафорическим именем Айнадамар, или "Источник слёз" (арабское слово "айн" означает одновременно "око" и "родник"). Вода в источнике чрезвычайно свежа и приятна на вкус. Арабы соорудили канал - канал Айнадамар, тот самый, что бежит вдоль дороги от Виснара, - чтобы довести воды Фуэнте-Гранде до Гранады.
Вокруг Фуэнте-Гранде арабы, поселившиеся в Испании, воздвигли целую россыпь летних дворцов, от которых сегодня не осталось даже руин. Сохранилось несколько стихотворений, написанных арабо-андалузскими поэтами, которые славили и восхваляли красу прелестного источника. Вот одно из них, сочинил его поэт, судья и историк Абу-ль-Баракат аль-Балафики, уроженец Альмерии, скончавшийся в 1372 г.:

"Не разлука ли с Айнадамаром замедляет биение моей крови, исторгает потоки слёз из глубины моих глаз?
Его воды жалобно стонут о том, кто, порабощённый любовью, потерял своё сердце навек.
На его берегу птицы выводят мелодии, сравнимые с теми, которые создал сам Мосули*, и они приводят мне на память былое, когда я вступал в мою юность.
И луны этих мест**, прекрасные, как Иосиф, заставят каждого мусульманина променять свою веру на религию любви".

* Имеется в виду Исхак-аль-Мавсили (или Мосульский), самый знаменитый из арабских музыкантов.
** То есть женщины, ходящие к Айнадамару.

Трудно сдержать волнение, когда убеждаешься, что и через шестьсот лет после того, как были написаны эти стихи, родниковое око всё ещё изливает свои накипающие слёзы неподалеку от того самого места, где в 1936 г. убили прекраснейшего гранадского поэта всех времен. Потому что можно считать твердо установленным, что поэт пал здесь, возле источника Фуэнте-Гранде, вместе с Галиндо Гонсалесом, Аркольясом Кабесасом и Галади Мергалем (как мы полагаем, на рассвете 19 августа).

вот здесь фото источника, оврага и всего прочего: ru-lorca.livejournal.com/139672.html

и мне теперь покоя не даёт вопрос: а кто такой Иосиф?

@темы: читаю, лето с федерико

---

Эсперанса Росалес вспоминает также, что Федерико что-то писал, но она не знает, над чем он работал. Известно только, что после ареста Федерико дон Мигель Росалес отнёс все бумаги отцу поэта.
Федерико делился с Луисом литературными планами, не высказывая ни малейшего опасения за свою судьбу и не сомневаясь, что жизнь скоро вернётся в нормальное русло:
"Он тогда думал написать и, возможно, что-то писал, хотя мне это представляется маловероятным, "Сад сонетов" - так он называл книгу, которую тогда вынашивал. Если он и писал что-то, хотя мне не верится, то осуществлял именно этот замысел. У него была ещё и другая мечта: сочинить что-то вроде "Потерянного рая", большую эпическую поэму под заглавием "Адам". В последние годы он постоянно говорил мне, что хочет написать эту поэму. Во всяком случае, последние два года он часто повторял: "Нет, нет, моим главным произведением станет "Адам"".

примечательно, что от правых Федерико укрыли в своём доме правые (ну как, правые: 50 на 50) - и не только его. очень интересное семейство, удивительно дружное, при всём многообразии взглядов её членов.

Многие члены Фаланги, вступившие в эту организацию до 1936 г., не были согласны с методами и государственной практикой франкистского режима. В частности, они не одобряли систематических репрессий, которые Франко проводил на протяжении многих лет после окончания гражданской войны, т. к. в программе Фаланги были начертаны идеи о будущем примирении и сплочении испанцев.

как садисты, которых в любом случае меньшинство, приходят к власти и подавляют среднюю прослойку населения - не понятно. но я всё ещё смотрю плохой сериал и предполагаю, что садист сам по себе - это такой крайний маячок некоего неназванного насилия в обществе. насилия, завязанного на равнодушии, поскольку разум крайне плохо реагирует на отсутствие смысла.

readmanga.live/the_nameless_monster/vol0/0#page...

@темы: читаю, смотрю, японский городовой, лето с федерико

---

Усадьба, принадлежащая и поныне семье поэта, в 1936 г. была окружена кукурузными и табачными полями. Сегодня, к сожалению, подступы к дому застроены огромными жилыми корпусами вдоль Камино-де-Ронда, а до войны это была широкая, густо обсаженная деревьями улица. Спекуляция выгодными земельными участками привела к застройке этой части долины новыми домами, которые загородили прежде открытый превосходный вид на город и дворцы Альгамбру и Хенералифе.
Продвижение этой кирпичной громады по плодородной влажной земле долины в сторону усадьбы Сан-Висенте в 1975 г. грозило ей сносом, предусмотренным в "Частичном плане градоустройства". Муниципальные власти Гранады, заручившиеся официальным разрешением министерства жилищного строительства, уже готовы были совершить это преступление. Лишь благодаря вмешательству и протестам семьи поэта, а также многочисленных выдающихся деятелей испанской литературы и зарубежных (sic!) испанистов усадьба была "помилована" и сохранена.

чего фашистам удивляться, когда сами не лучше.

@темы: читаю, лето с федерико

---

Нельзя сомневаться в том, что беспорядки 10 марта 1936 г. в Гранаде сблизили Фалангу с гранадским средним классом.

вот левые и поучаствовали в убийстве Лорки. а всё почему?
потому что террор - отстой, забастовка - заебись.

а Федерико ещё такой (о взятии Гранады в 1491 г. Фердинандом и Изабеллой):

"Это было ужасно, хотя в школах и утверждают обратное. Погибли изумительные цивилизация, поэзия, астрономия, архитектура, тонкость чувств, единственные в своём роде в то время. А Гранада превратилась в бедный и запуганный город, в котором сейчас копошится и поднимает голову самая бездарная и злобная в Испании буржуазия".

@темы: читаю, рэнд, лето с федерико

---

В сведениях о последнем дне, проведённом поэтом в Мадриде, много пробелов и противоречий. Не оставляет сомнений то, что большую часть этого дня Федерико провёл со своим другом Рафаэлем Мартинесом Надалем. Он зашёл за Федерико около двух часов и повёл обедать к себе домой. После обеда они на такси поехали в Пуэрта-де-Йерро, в пригород, и там внезапно Федерико решил в тот же вечер уехать в Гранаду. Он воскликнул: "Рафаэль, эти поля скоро покроются трупами. Решено. Я еду в Гранаду, и будь что будет".

надо было Рафаэлю привязать его у себя дома к батарее. а потом упаковать и отправить в Мексику в сопровождении надёжного доминанта.
другое дело, что рвение Федерико ехать на малую родину вопреки всему иррационально только по первой логике, а вот по второй.. мне кажется, в целом он чувствовал себя тогда примерно как Честер на момент омл, и если бы он обошёл тот овраг 36-го года, то угодил бы в другой: фашизм только разворачивался, и возможностей подобного рода было бы предостаточно.
и здесь не только личный мотив, хотя я считаю его основополагающим. тут ещё то, что Федерико не хотел бежать, когда его гонят: ведь это ЕГО земля и ЕГО дом. сращение настолько сильно, что позавидовал бы любой националист. если бы у них когда-либо были хоть какие-то мозги, конечно.

@темы: читаю, лп, лето с федерико

---

Список подписавших возглавлял Лорка. Как мы увидим далее, между 1933 и 1936 гг. он поставит своё имя под многими подобными антифашистскими манифестами. При этом необходимо отметить, что ненависть поэта к фашизму вовсе не означала приятия им марксизма. Он никогда не вступал в Коммунистическую партию, не публиковался ни в одном из семи номеров "Октубре", вышедших между июнем 1933 г. и апрелем 1934 г.

так-то. этого парня не наебёшь! youtu.be/iTJ4yea3q78

@темы: читаю, лето с федерико

---

ну вот опять.

Республиканская пресса пристально следила за развитием событий в Германии и передавала подробности о всё возраставших преследованиях, направленных против евреев. Скоро в Испанию стали прибывать евреи-беженцы, и испанцы от очевидцев узнали о зверствах нацистов. В Испании, как и в других странах, либерально настроенные люди, прежде не имевшие чётких политических убеждений, были встревожены событиями в Германии, стали склоняться влево.
Показательной иллюстрацией нового этапа в осознании опасности тоталитаризма явилось опубликование в Мадриде 1 мая 1933 г. информационного выпуска, анонсировавшего издание коммунистами нового журнала "Октубре" ("Октябрь"), первый номер которого вышел вскоре. Выраженное (Хавьером Абрилем, Андре Жидом, Уолдо Фрэнком, Марией Тересой Леон и другими) на его четырёх страницах восхищение Советской Россией было безграничным.

отсутствие информации - страшная вещь. видимо, евреи-беженцы из Германии просто затоптали евреев-беженцев из России.

@темы: читаю, лето с федерико